– У нас всегда есть выбор, – сказал Кадия.

Мамун улыбнулся ему. Странная это была улыбка. Почти… обнадеживающая.

– Ты так считаешь?

– Так нам говорит Бог.

– В таком случае я предлагаю выбор тебе. Мы можем забрать их. – Он обвел взглядом толпу, и когда его стеклянные глаза скользнули по Темплу, тот почувствовал, что волосы у него на шее встали дыбом. – Мы можем забрать их всех, но ты останешься цел и невредим.

Златовласая женщина-едок снова подмигнула Темплу, и он почувствовал, что прижимавшаяся к нему девочка дрожит, а потом почувствовал, что и сам тоже задрожал.

– Или же мы возьмем тебя, – продолжал Мамун, – и уцелеют они.

– Все они? – спросил Кадия.

– Все.

Темпл понимал, что наступил миг, когда ему следует выйти вперед. Поступить так, как он хотел бы поступить. Совершить такой поступок, которого хотелось бы ждать от других. Наступил миг, когда следовало проявить доблесть, самоотверженность и заступиться за человека, который спас его жизнь, который показал ему, что такое милосердие, который дал ему шанс, хотя он того не заслуживал. Шагнуть вперед и предложить себя вместо Кадии. Миг для этого наступил.

Темпл не пошевелился.

Никто не пошевелился.

Хаддиш все же улыбнулся.

– Едок, ты заключил невыгодную сделку. Я с радостью отдал бы свою жизнь за любого из них.

Белокурая женщина воздела длинные руки, позволила голове запрокинуться и запела. В огромном помещении ее высокий и изумительно чистый голос взлетал выше и звучал куда красивее, нежели любая музыка, какую когда-либо слышал Темпл.

Мамун упал на колени перед Кадией и приложил руку к сердцу.

– Когда находится хоть один праведник, все небеса ликуют. Вымойте его. Дайте ему еду и воду. С почетом препроводите его к столу Пророка.

– Да пребудет с вами Бог, – пробормотал Кадия, оглянувшись через плечо; его лицо все еще озаряла улыбка. – Да пребудет Бог со всеми вами. – И он вышел из храма. По обе стороны его сопровождали почтительно склонившиеся едоки, хаддиш же держал голову высоко.

– Очень жаль, – сказала, недовольно выпятив губы, женщина из едоков с измазанным кровью лицом. Она взяла за щиколотку труп служки и поволокла за собой к дверям, оставляя на полу кровавый след.

Мамун на мгновение задержался в проеме, где недавно были ворота.

– Все остальные свободны. По крайней мере, свободны от нас. От самих себя спасения нет.

Сколько времени стояли они, обливаясь потом, в этой людской куче, после того как едоки покинули храм? Сколько времени они молча стояли и смотрели на разрушенные ворота? Застывшие от ужаса. Цепенеющие от мук совести. Несколько минут? Несколько часов? Снаружи слабо доносились шум пожара, лязганье стали, крики – разнообразные звуки захваченной врагами Дагоски. Звук конца света.

В конце концов девочка, стоявшая около Темпла, повернулась к нему и спросила сдавленным шепотом:

– Что же нам теперь делать?

Темпл сглотнул.

– Заботиться о раненых. Поддерживать слабых. Хоронить мертвых. Молиться.

Боже, какими же пустыми казались эти слова. Но ведь ничего другого не оставалось…

Где-то на Севере, лето 576 года

– Это ад какой-то! – бормотала Шев, глядя на противоположную стену каньона. – Настоящий ад. – Блестящая от влаги темная скала скрывалась в тумане внизу, а где-то еще ниже клокотала стремительная вода. – Боже, как я ненавижу Север!

– Я почему-то сомневаюсь, – ответила Джавра, отбросив с лица побуревшие от сырости волосы, – что Бог тебя слышит.

– О, это я и сама прекрасно знаю. Никто ни шиша меня не слушает.

– Я тебя слушаю. – Джавра отвернулась от края и направилась по тянувшейся вдоль него изрытой козьей тропе. Она шествовала, как обычно, широкими энергичными шагами, высоко держа непокрытую голову; полы промокшего плаща хлестали ее по икрам. – И, что самое главное, чем больше слушаю, тем сильнее мне надоедает то, что я слышу.

– Не издевайся, Джавра. – Шев поспешила догнать свою спутницу, старательно перепрыгивая через самые топкие места. – Я и так стараюсь терпеть сколько могу!

– Ты все время так повторяешь. И все равно на следующий день терпишь еще немного больше.

– Я просто вне себя!

– Верю.

– Это чистая правда!

– Если тебе приходится сначала говорить кому-то, что ты злишься, а потом еще и пояснять, что это правда, то очевидно, что твоя ярость не достигает желаемого результата.

– Ненавижу этот треклятый Север! – Шев топнула ногой, как будто рассчитывала навредить кому-то, кроме себя самой, но лишь обрызгалась жидкой грязью. Правда, от этого она не стала заметно грязнее или заметно мокрее. – Дерьмо, и ничего кроме дерьма!

Джавра пожала плечами.

– В конечном счете весь мир таков.

– Вообще, как люди выдерживают этот холод?

– Вполне бодрящая погода. И хватит дуться. Ну хочешь, я тебя на плечах понесу?

Если честно, Шев очень хотела бы этого, но оскорбленная гордость требовала, чтобы она и дальше хлюпала по грязи пешком.

– Я что, по-твоему, какое-нибудь сраное дитятко?

Джавра вскинула рыжие брови.

– Тебе никогда не советовали не задавать вопросов, на которые ты не хотела бы получить честный ответ? Хочешь, чтобы я честно ответила?

– Если ты опять собираешься острить, то нет.

– О, Шеведайя, перестань! – Джавра наклонилась, обхватила Шев ручищей за плечи и притиснула так, что кости затрещали. – Где та неунывающая мошенница, в которую я влюбилась в Вестпорте, которая любые оскорбления всегда встречала смехом, блестящими глазами и забавными выходками? – И она игриво пробежала пальцами по животу Шев.

Та вскинула нож.

– Будешь щекотать меня – зарежу к хренам, так и знай!

Джавра надула щеки, убрала руку и затопала дальше по тропе.

– Не переигрывай. Это утомляет. Нужно всего лишь просушить тебя и найти какую-нибудь симпатичную деревенскую девчонку, с которой ты могла бы покувыркаться, и наутро ты увидишь все в самом радужном свете.

– Нет здесь симпатичных деревенских девчонок! И вообще девчонок нет! И деревень нет! – Она обвела рукой полукруг, в котором были только дневной сумрак, грязь и острые каменья. – Даже никакого утра, мать его, тоже нету!

– Зато есть мост, – ответила Джавра, указывая в туман. – Вот видишь! Жизнь-то налаживается.

– Никогда еще не чувствовала такого прилива воодушевления, – пробормотала Шев.