и плавал бочонок. Но вода от дома была пока еще далеко и в сущности никакой опасности не представляла.

— И что глотку драла?! — разозлился Наумов. — Потоп, потоп!..

— Но вода-то, вода в подполье! — тыкала вниз пухлым пальцем Катерина. — Куда прикажете картошку засыпать?! Может, к тебе в подпол?

— А кадка-то, кажется, из столовой, — заглядывая в подполье, заметил Наливайко, решив хоть чем-то насолить вдове.

— Чтоб глаза твои на лоб повылазили! — снова забурлила Катерина. — Я купила этот бочонок на свои деньги!.. Сегодня замокать его опустила…

— А ну тебя! — отмахнулся Наумов. — Отрываешь людей от дела, — и, хлопнув дверью, вышел из дома. Наливайко поспешил за ним.

«Однако вода прибывает», — подумал Леонид Павлович, все еще негодуя в душе на глупую женщину, которая заставила тащиться по грязи через весь поселок. Раздула из мухи слона. — Почему здесь досок не настелили? — не оборачиваясь, через плечо спросил он завхоза.

— Да сюда только одна Катерина и ходит, — стараясь оправдаться, быстро вставил Еремей.

— Одна! — рассердился Наумов. — Небось и ты бегаешь?.. Надо бы мост закрепить, не то снесет к чертовой бабушке, — на деловой тон перешел Леонид Павлович. Хотел спросить о лесе, но вспомнил, что его уже по настоянию Волошиной перекатали дальше от берега. — Чем у тебя лошади заняты? — спросил Наумов.

— Воду одна к столовой подвозит, — начал перечислять Наливайко, никак не успевая следить за ходом мыслей начальника. — Другая от пилорамы лес возит…

— А остальные?

— Едят, — отчего-то упавшим голосом сказал завхоз.

— Едят, едят! — передразнил Наумов. — Проедают государственные денежки, дери их за хвост!.. Только ударят морозы, в лес отправлю, пару тракторов на трелевке заменят… И что ты за мной, как хвост, бегаешь?! — неожиданно осердился Леонид Павлович. — Дел нет, что ли?

— Да я хотел отпроситься на пару деньков, — робко начал Наливайко. — В колхоз съездить… Зерна для курочек раздобыть…

Но Наумов не слышал завхоза. Его внимание привлекли люди, столпившиеся у моста на том берегу реки. В душе Леонида Павловича шевельнулось нехорошее предчувствие. Оставив просьбу Наливайко без ответа, он поспешил к реке, на сей раз вышагивая прямиком по лужам. По голенищам сапог хлестали мутные, грязные брызги.

— Что там такое? — еще издали крикнул Наумов, стараясь через сетку дождя разглядеть, что делается на том берегу. Вода ударяла о накаты, переплескивалась через них, омывала настил из досок. Мост поскрипывал, вздрагивал. Сердце у Леонида Павловича упало — снесет. — Э-эй, там! — позвал он. — Давай сюда! — но потом осмелел, ступил на мост и, шлепая по мокрым доскам, сам направился к людям.

Это были рабочие с нижнего склада.

— А ну, быстренько кто-нибудь слетай в мастерские, зови всех сюда, — начал распоряжаться Наумов. — Механику Сычеву скажешь — пусть привезет парочку длинных тросов, будем ставить растяжки.

2

Не успели вылезть из автобуса, как брюхатая туча, повисшая над мастерским подучастком, рассыпалась дробью града. Градины, как воробьиные яйца. Они щелкали по головам с такой силой, что могли набить шишки. Подталкивая друг друга в спины, рабочие со всех ног кинулись к обогревательной будке. В тайге стоял такой шум, будто вдруг заработали все мотопилы, какие только имелись в леспромхозе.

— Закуривай! — бросил на холодную печь рукавицы Генка Заварухин. Потом сам уселся на них, достал из кармана папиросы: — Налетай, подешевело!

К «беломору» со всех сторон потянулись руки. Пачка вмиг опустела.

— На дармовое все мастаки, — усмехнулся Генка. Дунул в пачку, ударил по ней ладонями. — Ха-ха-ха! — Потом, отыскав глазами Корешова, подмигнул: что, мол, сдрейфили?

Платон потянул носом воздух, хлопнул по плечу Тосю:

— На лесосеке поговорим, дело есть. — Платон уже разговаривал с Виктором о заварухинском вызове, но тот ответил примерно так, как и предполагал Корешов.

Иван Вязов зашелестел газетой. Рабочие повернули к нему головы. Они уже привыкли, что в свободные минуты тот почитывал что-нибудь интересное. Но град отшумел так же неожиданно, как и налетел.

На дворе сразу заметно похолодало. Градом была обильно посыпана вся площадка верхнего склада, впечатление такое, будто выпал первый снег. Град так же похрустывал под подошвами сапог. У Виктора походка — носками внутрь. Руки держит — локтями наружу. «Боится, что Заварухин побьет, — шагая следом за ним, рассуждает Платон. — Тоже мне, г в а р д и я…» Ему стыдно сейчас посмотреть в глаза Генке — смеется, подлец. И правильно делает, что смеется — к о м с о м о л и я! Витька по ночам шляется с Сашенькой… «Женился бы, что ли, — бурчит его мамаша. — Вот Платоша — примерный парень…» От таких слов Корешова коробит: не хватало еще, чтобы в паиньки записали. Счетовод Наденька так и пялит глаза. «Может, любовь закрутить?» — спрашивает себя по ночам Платан. Но часы бессонниц так же редки, как и желание Платона «закрутить любовь» с Наденькой. Вот, черт, жизнь, а? Дед оказался геройским, — это преотлично, и он прожил свою жизнь по-геройски, а как быть Платону, его внуку? Он тоже не против геройской жизни, а здесь самая что ни на есть «обыденщина» — работа, дом — дом и работа. Может быть, прав Генка — волком завоешь от скуки…

Вчера забрел в гости к Тосе. Он живет на самом конце поселка в «доща». Так называют здесь домики-времянки. Они засыпные — эти времянки; зимой, если добре кочегарить печь, жить можно… У Тоси мамаша, бабка и младший братец — Тосина копия, такой же пузырь. Отец в лесхозе работает и дома почти не бывает. А, может, он вообще с ними не живет: и такие слухи ходят… Тося и дома такой же важный, как и на работе, смехотура — вышел встречать Корешова в полосатой пижаме. Платона так и расперло от смеха — сдержался. Квартира невелика, а у Тоси нечто вроде кабинета рабочего — письменный стол. На столе книги. Однако по-настоящему удивился Платон, когда узнал, что Тося собирается поступить в Институт международных отношений.

— Хватил, — невольно вырвалось у Корешова, а когда вышел на улицу, вдруг не то зависть почувствовал, не то увидел собственную жизнь маленькой и бескрылой… Но почему? Почему? — неоднократно задавал себе вопросы Платон.

…Трактор, как гусак, переваливался из стороны в сторону. Мысли Платона от одной крайности бросались в другую. Они были подобны той градине, которая перекатывается на ладони Корешова. Витька сопит: обиделся на Платона, хотя откровенно и не высказывает этого. «Размахались по пьяной лавочке кулаками, теперь ломай голову. У Заварухина расстояние трелевки всего двести метров, а у нас все пятьсот, у него старые кедры, а у меня… Эх!» Витька так круто развернул трактор, что Платон ударился затылком о железную обшивку кабины.

— Шишки не набил? — участливо спрашивает Виктор. Ведь как-никак друзья. Вспомнилось, как в армии Корешов тащил его на спине километра три: на учениях Виктор ногу вывихнул… Можно сказать,