Она прилетела в начале весны. Нет, точнее будет — не прилетела — ворвалась в мою жизнь. Ураганом. Вихрем, закружившим нас на несколько дней в каком-то бешеном, стремительном танце. Я снял номер в отеле, скрылся от друзей, изменил график работы, забросил все дела. Все, кроме воскресного визита к родителям, — это было бы чересчур. Почему я так подстраивался под нее? Потому что она показалась мне мимолетной стихией, которой в тот момент совсем не хотелось противиться.

Ее восхищало все. Мой родной город словно заиграл свежими красками, заискрился, зацвел. Ее восторг подкупил меня, и я охотно показывал ей Париж во всем его многообразии, вширь и вглубь. А дорогие моему сердцу места вовсю старались — приобретали какое-то новое, трепетное, ошеломляющее даже меня очарование. Мы бродили по городу целыми днями, в отель возвращались поздно, а там, невзирая на усталость, исступленно занимались любовью. На следующий день все повторялось. Она была ненасытна. Хотя в быту, как ни странно, совершенно непритязательна. Никаких требований, намеков, просьб — ангел во плоти, да и только.

Кофе с круассаном — утром, суп, бокал вина и свежий сыр — днем. Все остальное время — кофе—кофе—кофе, много кофе, и — любовные утехи. Нескончаемые, изощренные. Ее безудержная похотливость, не свойственная советским девушкам, отсутствие каких бы то ни было предрассудков и безраздельная властность в постели являлись настоящим откровением. Мне не нужно было ничего изобретать — все придумывала она. Я не возражал. И все всегда складывалось как нельзя лучше. Без единого прокола с моей стороны.

Но и отказывать я, кстати, умел. Когда замечал, что мною начинают манипулировать. Этого я не позволял никому. Никогда.

— Жерар, милый…

О, эти чарующие капризные напевы…

— Да, ма шерри!

— Через два дня мне улетать, а ты так еще и не познакомил меня со своей компанией. Обещал же, плутишка!

Не помню я что-то подобных обещаний. Разве что в любовном угаре расщедрился?

— С кем? Милая, разве мы не договаривались? Ни слова…

— Помню-помню, — легкое раздражение в голосе, — …ни слова о том, что не касается нас двоих. Нам так хорошо… не будем терять время и опускаться до пошлых выяснений… не будем усложнять… не будем отвлекаться на банальности… Что там еще ты мне вливал? Ах, да. Самое главное. В вашей семье все браки свершаются в соответствии с традициями, с положением…

Голос окончательно поскучнел, пыл как-то слишком резко угас:

— С родословной…

— Момент, но мы достигли договоренности!

Яркая вспышка в мозгу: что за номера?!

— Ты же, ты же сама охотно согласилась! Или… или это была не ты?

— Это была я.

Кротко:

— Конечно, милый, мне нужен только ты…

Вздох:

— …И ровно столько, сколько нам отведет судьба, мы будем счастливы.

Глубокий вздох:

— …Ничего подобного в моей жизни до встречи с тобой не случалось…

Глаза наполнились хрустальными слезами:

— …Когда мы соединяемся, я уже не принадлежу себе, я продолжаю лгать мужу и родителям, чтобы лишний раз пережить слияние с тобой, испытать этот сумасшедший восторг. Ты же знаешь…

Хм, звучит убедительно…

— Мне не нужно от тебя ничего боле!

Тут, пожалуй, излишне пылко…

— Я состою в благополучном браке, муж меня обожает, — подожди, не перебивай! — И ничего в своей жизни я менять не собираюсь!..

— Тогда что за тон и разговор ты себе сегодня позволила?

— Ну… просто…

Безропотный взгляд из-под пушистых ресниц:

— Просто ты сам позавчера…

Ах, ну да. Позавчера было воскресенье… непреложный обед у родителей… пришлось оставить ее одну, вмиг поникшую, одну… вот и пожалел… ляпнул сгоряча: мол, в следующий раз пойдем вместе. Полагал, что следующий раз весьма эфемерен. А она, ишь ты — зацепилась. Выходит, пора закругляться. Пока не поздно…

— Ты куда, милый?

— Пора вставать, нужно делать дела… — Холод в голосе (довольно нежностей!).

— Ну уж нет, я тебя не пущу…

Прыг сверху, и сразу — ластиться, ластиться!

— …У нас еще не было утренней гимнастики.

— Сегодня сделаем перерыв. — Говорю как можно тверже, стараясь не глядеть в ее сторону.

— Ах, вот как?!.

Опережая меня, вскакивает, ловко хватает со стула мои брюки, одним движением выдергивает из них ремень и — застывает с вызывающим видом нагой амазонки.

— Верни ремень!

— Ты хочешь получить ремень? Или ремня? Сознавайся, паршивец!!!

— Ты… что ты себе такое позволяешь?

— А вот что: послушай, ты меня огорчил.

Глаза недобро сужаются, взгляд становится незнакомо колючим, а тон — леденяще надменным:

— Ты показал себя сейчас злым, непослушным мальчиком. А плохие мальчики должны получать по заслугам!

И, не дав прийти в себя — хлясть ремнем по бедру! От неожиданности теряю равновесие, падаю навзничь на постель, а эта… чертовка… принимается охаживать ремнем мои мягкие ткани.

Все сильнее и сильнее:

— Плохой мальчик, невоспитанный! Я научу тебя правильно разговаривать с госпожой! Со своей повелительницей! Ну-ка, признавайся, кто я? Кто?

— Перестань!

Перед глазами начинают проплывать знакомые фиолетовые круги… Как когда-то… как тогда…

— Скажи, кто я тебе?

— Прекрати!

Задыхаюсь… сопротивляться нет сил, волю словно бы парализовало…

— Пока не признаешься, не перестану! Давно тебя не пороли, поганец этакий?

Откуда она узнала? Как догадалась?

Такого острого блаженства я не испытывал с детства.

Еще, о, еще… госпожа!

— Что ты сказал? Не слышу! Громче!

— Госпожа моя…

— Куда мы сегодня пойдем?

— Куда прикажешь. Только перестань. Больно!

— Ты представишь меня друзьям, познакомишь?..

— Да! Да! Хватит!

— Ну-ну, вот и славненько… Больше не буду… не плачь, мой сладенький… хороший мальчик… дай я тебя приласкаю… иди ко мне…

Я погрузился в отчаяние. Моя детская боль, наглухо замурованная в глубинах памяти, была внезапно растревожена — выпущена на волю этой… чертовкой в ангельском облике!

Надо срочно выпроваживать ее. Отправлять восвояси — к мужу, к родителям… Пока она окончательно не возымела надо мной власть.

Чертовка ликовала. А я проиграл. И — вследствие этого повел ее в ресторанчик в районе Монпарнаса. Поужинать и… познакомить со своими друзьями. Серьезная, дружище Жерар, уступка принципам…