основном в связи с будущим Германии. Он по-прежнему надеется на примирение демократии и социализма в виде мирного альянса Москвы и западных держав. Ситуация на фронтах все чаще опровергала эту идеалистическую картину. Чем дальше на Запад продвигалась Красная армия, тем сильнее становилось беспокойство – в том числе Томаса Манна – насчет истинных намерений Сталина. Подобно многим либеральным интеллектуалам, писатель симпатизировал коммунистическим идеям, но их воплощение предпочел бы наблюдать с безопасной дистанции. К этому беспокойству примешивались опасения, что Советы вывернут наизнанку немецкий патриотизм и поставят его себе на службу.

Запись в дневнике от 20 января 1944 свидетельствует об уверенности Томаса Манна в будущем «национал-демократическом рейхе» в связке с Советским Союзом; «…а нам здесь, – скептически добавлял он, – будет нечего “воспитывать”»[193]. Неясно, имел ли он в виду американцев (отождествляя себя с ними) или немецкую эмиграцию в США. 27 июля он отметил, что подозревает наличие некоей договоренности между СССР и Германией, так как на Востоке Вермахт воюет якобы без такого фанатического упорства, как на Западе. До этих пор он, Томас Манн, сомневался в правдоподобии умеренного советского плана по будущему Германии. Но немцы, по его мнению, были бы готовы броситься в объятия Советов, поскольку это их единственный выход. Однако их едва ли кто-то будет спрашивать[194].

Трудно понять, какова была позиция Томаса Манна в принципиальном вопросе о «революционности» прихода к власти национал-социалистов. В 1933 году он полагал, что «эта революция» слишком исполнена ненависти и кровожадности и – читай – поэтому как бы не заслуживает такого имени. В 1939 году он писал, что «в Германии состоялась радикальная революция», которая денационализировала страну. В 1942 году он говорил радиослушателям, что приход Гитлера к власти «меньше всего заслуживает названия революции» и ставил в пример то, что состоялось в 1917 году в России. 17 июля 1944 года он записал в дневнике: «Нельзя забывать и замалчивать, что национал-социализм был исполненной энтузиазма, пламенной революцией, немецким народным движением с поразительной душевной затратой веры и восторга»[195].

Его подозрение, что между Гитлером и Сталиным существует тайная договореность, не подтвердилось. 21 августа 1944 года он отметил, что на Востоке Вермахт сопротивляется лучше, а на Западе поддается, чтобы ни в коем случае «не допустить Советы в качестве завоевателей или хотя бы оккупантов». 30 октября он записал, что отношения между СССР и Западом на глазах ухудшаются, и высказал новое подозрение: «Сталин, кажется, ведет дело к революции в Германии, с последующим союзом…»[196]

Статус и реноме Томаса Манна сделали его одной из центральных фигур в глазах различных групп немецкой эмиграции и – помимо его воли – участником сложной геополитической игры. Его запись в дневнике 2 ноября 1943 года подводит черту под многочисленными просьбами и инициативами эмигрантов: «В продолжение вечера много о моей роли вождя в Германии, от которой сохрани меня боже». В июне 1944 года он получил американское гражданство.

Государственный департамент США и службы безопасности регулярно получали информацию о деятельности Томаса Манна. ФБР было известно, что прокоммунистическое временное правительство в изгнании, находившееся в Москве, собиралось предложить ему пост министра образования[197]. Американцы, со своей стороны, также намеревались использовать его для своих целей. 8 декабря 1944 года два сотрудника военной разведки ОСС нанесли ему визит. В дневнике Томаса Манна он не упоминается ни единым словом. В непринужденной обстановке, за кофе, они задали писателю восемнадцать вопросов о политике, в частности о том, как он представляет себе будущее Германии.

Касательно вопроса номер 16 служащий ОСС написал в отчете для своего начальства:

О советской политике в отношении Германии г-н Манн сказал следующее: «Сталин не стремится коммунизировать Германию». В Европе Сталин желает иметь дружественные правительства, которые не обязательно должны быть коммунистическими. «Сталин боится коммунистической Германии из-за конкуренции, – сказал он со смехом. – Немцы строили бы коммунизм основательнее, чем Россия». / «Россия работает в двух направлениях: если бы между Востоком и Западом дошло до разрыва, то Россия стала бы использовать сильную Германию против Запада; но если бы Англия, Соединенные Штаты и Россия оставались в союзе, то ситуация выглядела бы иначе и Сталин не стал бы работать с Германией». Г-н Манн повторил это высказывание, чтобы быть уверенным, что я его понял.

По вопросу номер 7 в отчете сотрудника ОСС сказано: «Что касается новой Германии, то он высказался за «демократическую социалистическую республику». Веймарской республике, по его мнению, не доставало «энергии и готовности защищать себя». «Давать свободу врагам свободы значит неправильно ее понимать». Новой республике будут нужны «авторитет и достоинство»[198].

Ответ на вопрос номер 7 в основном повторял заявление писателя газете «Цинциннати пост», сделанное в ноябре 1943 года. Трудно предположить, чтобы сотрудник ОСС понял словосочетание «демократическая социалистическая республика» в том же смысле, в каком Томас Манн его употребил. Недоверие же к советскому плану устройства Германии писатель, возможно, преодолел – если исходить из того, что он не лукавил перед сотрудником разведки. Его обоснование мнимого сталинского запроса на дружественные, но необязательно коммунистические правительства звучит скорее уклончиво, нежели искренне.

В резюме беседы, составленном на основе отчета обоих сотрудников ОСС, особо были отражены только четыре пункта. Ни один из них не касался соображений Томаса Манна о Сталине, Советском Союзе и коммунизме. Резюме было отправлено в Вашингтон начальнику ОСС Уильяму Доновану[199].

Советы уже давно внимательно и тактично курировали Томаса Манна. Они снисходительно относились к его политическим «промахам», так как он был для них исключительно ценен в качестве симпатизанта со связями в высших кругах американского общества. Американская сторона, судя по всему, занесла его в некий резервный список на случай надобности в будущей большой игре за Германию и Европу. За его контактами с партиями и группировками внутри эмиграции она наблюдала весьма интенсивно. Как эксперт в вопросах политики он интересовал ее очень мало. В меморандуме компетентного отдела ОСС, изготовленном двумя годами раньше, в августе 1942 года, было с солдатской прямотой указано: «В отношении политики он – дитя»[200]. Такое же впечатление знаменитый писатель производил и на свою приятельницу Агнес Майер. В апреле 1942 года она писала ему: «Касательно всех жизненных вопросов Вы, дорогой друг, – простите – дитя»[201]. Из письма видно, что под жизненными вопросами она подразумевала прежде всего политику.

Томас Манн следил за продвижением союзных войск и регистрировал в дневнике взятие каждого крупного германского города. Приближался конец войны, а его мечта о союзе