Она устроилась поудобнее и, кажется, даже задремала немного, когда ужасные стук и звон в коридоре заставили её подпрыгнуть. Одна из камеристок подбежала к двери, выглянула — и завизжала. Бриони отпихнула испуганную девушку и увидела Талию, лежащую в холле ничком в луже разлитого супа среди черепков посуды. Она перевернула девочку — лицо малышки посинело, а глаза выкатились, будто в ужасе. Принцесса вскочила, сдерживая тошноту: маленькая камеристка была мертва.

“Яд! — ноги у Бриони дрожали так сильно, что ей пришлось прислониться к стене. Остальные фрейлины и дамы, сбившись в кучу в дверном проёме, таращились на происходящее. — Бедняжка, она, должно быть, отпила немного супу по пути. Она же говорила, что голодна. О милостивая Зория, — яд ведь предназначался мне!”

Баррик всегда укорял свою сестру Бриони за неряшливость. Она позволяла собакам спать в своей постели даже тёплыми ночами, бросала обувь, где сняла, и готова была нянчиться с любым, даже самым грязным и отвратительным существом в мире, лишь бы это был детёныш — неважно, щенок, жеребёнок, котёнок, ягнёнок или цыплёнок. Однако, несмотря на все случаи, когда Бриони доводила своего более брезгливого брата до бешенства, сейчас ему больше всего хотелось вновь поговорить с сестрой и извиниться за то, что когда-то он назвал её самой большой грязнулей на свете… ведь теперь он узнал, что бывают и хуже.

Ни одно существо, даже какой-нибудь слепой червь, обитающий в самой глубине владений Керниоса, не мог быть более отвратителен, чем ворон Скарн с его вечными пирами из лягушачьей икры и разлагающихся мышиных трупиков, с его изгвазданными, кишащими паразитами перьями и неизменным душком крови, гнили и нечистот.

Большая чёрная птица постоянно что-то жрала: голова так и ходила вверх-вниз то над одной гадостью, то над другой — с жутким постоянством мельничного колеса в сильном течении. А трескал он всё подряд: вылавливал в воздухе жуков, склёвывал птичий помёт с деревьев, подбирал слизней и улиток, да и вообще тащил в свой острый чёрный клюв всё, что не успевало от него увернуться. Едоком ворон был тоже неаккуратным: на грудке всегда засыхали ошмётки того, что он слопал в последний раз — частенько даже ещё слабо подёргивающиеся. Другие его привычки были и того кошмарней. Скарн не особенно заботился о том, где испражняется, и в лучшие дни, но если пугался, терял последние остатки мозгов — и тогда шальные капли помёта могли попасть Баррику на плечо или даже на волосы.

— Но мы же срём на тебя не сумыслу, — укорил его Скарн после одной из таких случайностей, когда он испугался упавшей ветки. — И надо сказать к тому ж, что мы д’сих пор уводили тебя от шелкинов.

Ну, по крайней мере, в этом он не солгал. С тех пор, как вернулся, Скарн помогал Баррику пройти через Лес шелков так, чтобы как можно меньше сталкиваться с существами, давшими ему название. Парочка их тихо кралась за путниками несколько ночёвок назад, но не спускалась ближе нижних ветвей. “Должно быть, — думал Баррик не без гордости, — молва о том, как я разделался с их сородичами, разнеслась далеко”. (Хотя, как вынужден был признать юноша, гораздо вероятнее было, что они просто выжидают, пока их не соберётся побольше.)

Ни вчера ни сегодня он не замечал признаков их присутствия вокруг и даже смог поспать несколько часов, пока ворон нёс караул — ну, или клялся, что нёс: Скарн не только заботился прежде всего о себе, но ещё и был стар. Однажды Баррик своими глазами видел, как тот задремал прямо в полёте, потерял контроль над крыльями и, треснувшись головой о ствол, свалился на землю кучкой чёрных листьев. Баррик поспешил к нему, уверенный, что ворон свернул себе шею.

“Интересно, — невольно подумал тогда принц на бегу, — не ересь ли это: молиться богам, в которых ты не очень-то веришь и в чьей доброте сильно сомневаешься, о спасении тупой птицы, которая тебе даже не нравится?”

— Да ты вообще соображаешь, куда нас ведёшь? — заорал он на ворона. — Мы же ходим кругами!

— Вовсе не кругами! — запротестовал Скарн. — Всё выглядит похоже, да, птому как лес всё тянется и тянется!

— Я тебе не верю!

Туманы, густые деревья и вечный сумрак никак не давали Баррику представить точно, где он находится или как выглядит эта часть Страны теней — они шагали через бесконечный, почти не изменяющийся лес так долго, что он уже отчаялся увидеть хоть какой-нибудь ориентир. Поэтому-то, несмотря на страшное недовольство Скарна, принц начал взбираться на холм, с которого, как он надеялся, можно будет немного осмотреться, если между деревьями откроется просвет.

— Держись подальше от возвышенностей и низменностей, — прокаркал ворон, нервно взмахивая крыльями в попытках уклониться от нависавших над головой ветвей. — Это же здравый смысл! Все это знают!

— А я — нет, — Баррику не хотелось разговаривать: рука уже начала болеть и он старался сохранить дыхание для подъёма.

Сердито бормоча себе под клюв, ворон, перепархивая, стал подниматься вверх по склону, но вскоре вернулся.

— Мы думаем, мы узнаём это место. Тут водятся шило-феи. Они гнездятся здесь в округе.

— Шило-феи? Гнездятся? — Баррик помотал головой. — Они что, ещё хуже шелкинов?

Скарн втянул голову между основаниями крыльев, что у ворона означало то же, что у людей — пожатие плечами.

— Не думаю, что так. На самделе, их даже можно бы схлюпать, если удастся оторвать от них оружие.

— Тогда оставь меня в покое.

— Мжет, и не хужее тех шёлковых, — проворчал ворон. — Но и что славные, мы не сказали бы.

Прошло около часа, а Баррик всё ещё тащился вверх по склону, стараясь не обращать внимания на руку, которая будто горела огнём, когда он перебирался через поваленные деревья и густой, запутанный подлесок — гаже всего были усеянные мелкими шипами ползучие побеги, чьи бархатно-чёрные цветы, огромные, как кочаны капусты, покачивались на концах самых крупных стеблей. Эти ползучки, казалось, захватили все холмы, задушив остальные растения, даже небольшие деревья, и росли так густо, что прорваться сквозь них можно было бы только орудуя косой, хотя и в таком случае работа предстояла бы тяжелая и утомительная. Всякий раз, как Баррик натыкался на лозы черноцвета — а они встречались тут повсюду — ему приходилось поворачивать и идти в обход.

И всё же у вечного сумрака было единственное преимущество, состоявшее в том, что хотя на землю никогда не спускался настоящий свет, никогда не наступала и настоящая темнота. Так что по крайней мере принцу не нужно было бояться того, что ночь застигнет его на открытом склоне холма.