– Почему ты хочешь убивать? – неожиданно спросил Кенред так тихо, чтобы его услышал только Беобранд.

Тот повернулся к нему. Беобранда, похоже, не удивил этот вопрос. Они с Кенредом стали так близки друг с другом, что им было тяжело скрывать друг от друга свои чувства.

– Я не хочу надеяться на то, что меня и моих близких защитят боги или вирд, а потому я должен учиться сражаться. Если мне придется убивать, то я буду это делать. – Он напрягся, и его ладони сжались в кулаки. – Есть люди, которые заслуживают смерти. Если бы ты мог убить валлийцев, которые…

Он запнулся, как будто не пожелал произносить какие-то слова. Они редко вспоминали сестру Кенреда, поскольку тот воспринимал такие разговоры очень болезненно. Однако Беобранду все же очень хотелось объяснить, какие он испытывает чувства, а потому он заставил себя продолжить, решив не называть имени:

– Если бы ты мог убить тех, кто убил ее, разве ты этого не сделал бы?

Кенред довольно долго сидел молча. Он думал о своей милой сестре и о том, как она ухаживала за ним, когда их мать стала немощной и когда им с сестрой пришлось заботиться о себе самим. Он вспоминал о том, как они смеялись над его шутками, как готовили еду вместе, как она занималась с незнакомцами тем, о чем он никогда не отваживался ее расспросить, – и все только ради того, чтобы ее братец не оставался голодным. Позднее, когда они покончили с такой жизнью и пришли в Энгельминстер, она вместе с ним стала изучать все то, что было связано с Христом. Она искренне уверовала в единого Бога, и ей очень понравились притчи Иисуса Христа. Тата частенько развлекала Кенреда рассказами из Библии, услышанными от монахов. Кенред уже не смог сдержать слез, и они потекли по его щекам.

Наконец Кенред повернул заплаканное лицо к другу и сказал:

– Нет, не сделал бы.

И это была правда. Тата не захотела бы, чтобы убили кого-то еще, потому что этого не захотел бы Христос.

– В этом заключается разница между мной и тобой, Бео. Я рожден не для того, чтобы убивать.

Кенред поспешно поднялся и, прежде чем Беобранд успел что-то сказать в ответ, вышел из дома и исчез в темноте, уже больше не боясь того, что могло в ней таиться.

Проливной дождь, промочивший насквозь его одежду по пути в общую спальню монастыря, натолкнул Кенреда на мысль о том, что сам Бог, наверное, сейчас тоже плачет.

* * *

После того, как все слушатели разошлись, Леофвин аккуратно завернул лиру в кусок холста и положил ее в обитый кожей ящик. Повесив этот ящик на колышек, торчащий из стены над его постелью, Леофвин вернулся к очагу и сел рядом с Беобрандом.

– Что произошло с Кенредом? – спросил Леофвин.

Беобранд сидел, глубоко задумавшись, он уже едва не задремал в тепле, исходящем от очага. Вздрогнув от неожиданности, он повернул голову к Леофвину так, чтобы видеть его здоровым глазом.

– Он на меня рассердился, – ответил Беобранд.

– Почему?

– Он считает меня убийцей.

– А ты разве не убийца?

Произнеся эти слова, Леофвин пощелкал суставами, пытаясь снять напряжение в пальцах после игры на лире.

Беобранд некоторое время ничего не отвечал, глядя на пламя очага.

– Да, я убийца, – наконец сказал он. – И я буду убивать снова, чтобы защитить своих любимых. Или чтобы отомстить за них.

– Так и должно быть, – сказал Леофвин. – Ты – воин, пусть даже так было и не всегда. Твоя рука – это рука, которая защищает людей. У каждого человека свое место. Я помогаю кормить животных, рубить дрова, пахать поля и собирать урожай, но все это – совсем не то, что уготовано мне вирдом. Мой вирд заключается в том, чтобы рассказывать легенды, играть на лире и петь. – Он постучал по груди. – Я вот здесь – бард. – Он коснулся своего лба. – И вот здесь тоже. А ты – воин. Это ведь очевидно.

Беобранд вспомнил слова, сказанные Эдвином в Беббанбурге, и кивнул.

– Но песнь о тебе пока еще не сложили, Беобранд. В песни о воине рассказывается о его героических поступках. Рассказывается о том, как он орудует своим копьем и мечом, и о том, как он верно служит своему господину. Куда занесет тебя вирд? Какие будут спеты о тебе песни?

– Не знаю. – Глаза Беобранда блеснули. – О моих поступках песню не сложишь. Я чувствую себя заблудившимся. И одиноким.

– Ты вовсе не одинок, и ты не заблудился. У тебя есть здесь друзья. Кенред – хороший парень, и он будет твоим верным другом, если ты позволишь ему стать таковым. И он вовсе на тебя не сердится.

– Не сердится?

– Он переживает за тебя. И за себя. Ты ему нравишься, и он не хочет тебя потерять.

Беобранд нахмурился. Слова Леофвина были похожи на правду.

Из темной ниши, где спали родители Леофвина, раздался голос Альрика:

– Не могли бы вы перестать болтать, как две бабы, и лечь спать? Кое-кому из нас нужно будет подняться на рассвете, чтобы доить коров. И этим человеком будешь ты, Леофвин. Возможно, ты сочинишь песнь о коровах, когда будешь их доить.

Виберт, брат Леофвина, фыркнул, лежа в постели.

– Вот видишь, Беобранд, нас обоих не понимают. Обычным людям непонятно наше величие. – Зубы Леофвина сверкнули в свете очага. – Но мы еще покажем им, не так ли? Какие героические поступки совершишь ты и какие легенды сочиню я! – Он встал и похлопал Беобранда по плечу. – Но пока что, похоже, мне придется лечь спать, если я хочу, чтобы у меня хватило сил на то, чтобы справиться с этими строптивыми животными в полумраке раннего утра.

* * *

Несколько дней спустя Альрик подошел к Беобранду, который сидел на бревне возле дома. День был необычно теплым, и Беобранд вспотел так, что волосы прилипли ко лбу. Он помогал Виберту заготавливать дрова: Виберт большим топором разрубал бревна на части – сначала большие, а затем уже поменьше, – и бросал их Беобранду, а тот топориком расщеплял их на поленья, которые уже можно было класть в очаг. Беобранд поначалу и сам попытался орудовать большим двуручным топором, но очень быстро пожалел о своем решении, поскольку ощутил, что левую часть его туловища пронзила острая боль. Виберт посмеялся над ним, и Беобранд почувствовал, как внутри закипает гнев. Он не испытывал большой симпатии к Виберту, который представлял собой прямую противоположность брату. Если Леофвин был чувствительным, красноречивым и харизматичным, то Виберт – угрюмым и грубым.

Альрик подошел к Виберту и Беобранду.

– Рад видеть, что ты чувствуешь себя намного лучше, Беобранд, – сказал он. – Пойдем со мной в дом.

Беобранд пошел вслед за Альриком, теряясь в догадках, что же могло понадобиться от него этому человеку. Виберт угрюмо посмотрел им вслед. Внутри дома было довольно темно, и Беобранд поначалу ничего не видел, пока его здоровый глаз не привык к этой темноте.

– Я подумал, что тебе лучше не открывать поврежденный глаз сразу на ярком солнце, – сказал Альрик, сев у очага и жестом пригласив Беобранда последовать его примеру.