— Да… нет… То есть были. Но мы не…

— С кем?

— Ну, это… с кем всегда… — облизнув губы, Глотов жалобно посмотрел на стоявший на столе графин. — Попить можно, гражданин следователь?

— Попей. Ах, ты ж в наручниках…

Алтуфьев распахнул дверь:

— Дежурный! Ключи от наручников принесите!

Отомкнув наручники, следователь кивнул на графин:

— Пей. И рассказывай. Итак, с кем?

— Так говорю ж… Стало быть — Ванька Кущак и еще Дебелый… Дебелов Николай. Они щас оба в ауте. Со вчерашнего дня еще.

— Доберемся и до них, — зловеще заверил Владимир Андреевич. — Что пили?

— Так это… стало быть, «четверть» у Шалькина была. С самогоном. Ну, конечно, не полная…

— А что, и повод имелся?

— Да! — Глотов обрадовался. — Был! Был повод. Мы ж не так просто пришли — помогали кровати грузить… ну, на телегу. Кровати-то, ну, сетки панцирные, потом ребята, пацаны, в новой школе разгружали. А уж опосля мы, стало быть, на конюшню-то и пошли. Федор — мужик хороший.

— Ушли когда? — следователь поднял глаза. — Давай-ка со временем теперь определимся. Ну, день был или, может, уже вечер?

— Два с четвертью, — с неожиданной твердостью пояснил задержанный. — У Шалькина часы были. Ой, товарищ следователь…

— Значит, Шалькин упился, уснул. А часы его вы стащили…

— Это все Ванька Кущак!

— Пусть так. А почему самогон не допили? Немного оставили.

— Да что мы, звери, что ли? — Глотов обижено моргнул. — Уж не фашисты какие — точно. Похмеляться-то Шалькину потом чем? Часы — понятно. А тут, стало быть, совсем другое дело… А насчет часов не будет Федор заявлять.

— На, читай протокол.

Часы… часы… Черт побери! Часы же! А почему бы и нет? Вот откуда царапина на левом запястье убитой! Наверняка убийца часики и сорвал. Или — не убийца… Но сорвали же, определенно сорвали. Если так, то ведь должны же эти часики где-нибудь всплыть?

— Прочитал? Пиши: «Мной прочитано, с моих слов записано верно». Распишись. Здесь, здесь и здесь. Ну, все! Теперь — в камеру.

— А в камеру-то, начальник, за что? — испуганно взмолился Глот.

— За что и попался — за мелкое хулиганство.

— А, за мелкое… Это, стало быть, мы завсегда…

В дежурке оставался лишь один помощник — стриженный ежиком сержант из бывших постовых. Сидел себе за пультом да что-то писал.

Препроводив задержанного в камеру, сержант вдруг обернулся, вспомнил:

— Товарищ следователь! Тут вам из Старой Руссы звонили.

— Отку-уда? — неподдельно удивился Алтуфьев. В Старой Руссе у него никого из знакомых отродясь не было.

— Сказали, что еще перезвонят, и телефон оставили — я записал, вот.

Сержант протянул бумажку…

— Спасибо. «Санаторий «Надежда», дежурная по этажу. Для Матвеевой Т. П.», — задумчиво прочел Владимир. — Теперь хорошо бы узнать, кто такая эта Матвеева Т. П.? Матвеева… Матвеева? Так это же… Сержант, у вас по межгороду откуда можно?

— Да хоть с вашего кабинета. Через коммутатор — семерка.

Татьяна Петровна Матвеева. Учитель истории и заведующая школьным музеем. Скорее всего, именно она последней видела практикантку в живых. Кроме убийцы, разумеется. Если не предположить, что именно она и убила! Что тоже могло быть. Правда, как тогда объяснить изнасилование? Сообщник? Тот же Шалькин, к примеру…

— Алло, алло… Коммутатор? Девушка, мне пожалуйста…

Слава богу, с Матвеевой поговорить удалось! Правда, ничего интересного заведующая школьным музеем не рассказала, да и не могла бы: по складывающейся версии, все «самое интересное» как раз-таки произошло после ее ухода. А про то, что в конюшне пили (уходя, женщина слышала пьяные голоса), Алтуфьев и так знал. Тем не менее поблагодарил:

— Спасибо, Татьяна Петровна, что позвонили!

— Так я ж понимаю. Господи, горе-то какое… Если надо будет приехать на официальный допрос — я готова! В субботу.

— Вот и славненько! Буду вас ждать. М-м… — следователь глянул на висевший на стене календарь из журнала «Работница». — Скажем, в двенадцать дня устроит? Ну, вот и договорились. Еще раз спасибо. Да, Татьяна Петровна, случайно, не помните, часы у погибшей имелись? Какие-какие, говорите? «Заря»? С малиновым циферблатом, плоские, позолоченные… И такой же браслет…

Значит, точно — вот откуда царапина на запястье убитой! Ну, точно — часики сорвали. Как он и предполагал! Небось за золотые приняли. Впрочем, «Заря» — вещь качественная, дефицитная. Скорее всего, убийца и сорвал. Тот самый, в парусиновых туфлях? Или все-таки Шалькин?

При обыске в доме подозреваемого никаких женских часиков не нашли, но это еще ничего не значило! Мог спрятать где-нибудь на чердаке, закопать в огороде, продать, наконец, проиграть в карты тем же ханыгам! Искать надо, искать. Еще раз обыск назначить — теперь уж все перевернуть вверх дном: и в доме, и на чердаке, и на огороде. Ближайшее окружение конюха еще раз опросить: не видали ли, случайно, у Шалькина часики «золотые», не предлагал ли купить?

Засунув в печатную машинку лист бумаги, Алтуфьев принялся печатать постановление. Сквозь приоткрытую дверь — жарко! — слышен был весь ход комсомольского собрания — в ленкомнате дверь тоже не закрывали.

— Вот взять старшего лейтенанта Ревякина, — громким голосом распекал начальник Иван Дормидонтович. — Ты когда, Игнат, на газету «Правда» подпишешься? Забыл?! А мне уже из райкома звонили, напомнили. Еще и справились — не жмут ли погоны! А вот вчера как раз разнарядка пришла. О повышении культурного облика советского милиционера. Дорожкин, ты у нас культмассовый сектор! Зачитай!

— Есть, товарищ майор!

По разнарядке от Озерского отделения милиции требовали двух человек — в спортивную секцию, всех — в библиотеку, кто еще не записан, не менее трех каждый месяц — на лекции общества «Знания» и одного — в танцевальную студию.

— Вот ты, Дорожкин, в танцевальную студию и пойдешь! — сурово припечатал начальник.

— Товарищ майор! У меня же дела…

— У всех дела, Дорожкин! Но… Партия сказала — надо, комсомол ответил — есть. Остальные… — майор сделал многозначительную паузу. — Остальные все — в библиотеку! Сегодня же!

— Так закрыта она уже, товарищ майор.

— Тогда — как откроют! Потом мне доложите, лично!

Сразу после собрания, как и обещал, к следователю заглянул Ревякин. Ухмыльнулся, вытащил из кармана блокнот:

— Значит, по этим всем чертям. Ну, которые с убитой шуры-муры крутили.

— Давай-давай! — обрадованно потерев руки, Алтуфьев угостил опера сигаретой. — Ну, что там у тебя?

Закурив, Ревякин выпустил дым в приоткрытое окно, забранное снаружи решеткой:

— Замятин Михаил — не при делах, как и жена его Валентина. В день убийства оба находились на работе, на полевом стане. Там же обедали. Он — тракторист, она — рабочая открытого грунта.

— Ясно…

— Виталий Федорович Катков, счетовод колхозный… — Игнат неожиданно хохотнул. — Я тебе скажу,