Не без содействия все того же Аурелио уже 8 июня 1513 года на своем заседании Совет Десяти принимает предложение Тициана. Это была его большая победа — он проявил характер и доказал правителям Венецианской республики свою значимость художника и гражданина. Вскоре ему удалось найти новое место для мастерской в оставшемся недостроенным дворце миланского правителя Франческо Сфорцы или, как его называют ныне, Доме герцога (Casa del Duca) на Большом канале, неподалеку от прежней тесной мастерской. В новом просторном помещении был и застекленный потолок, широкие окна, выходящие на канал, и собственный причал. Все в нем, казалось, было создано для написания больших монументальных произведений, что отвечало дерзновенным планам на будущее молодого художника.

Пришлось поломать голову над тем, как украсить и чем обставить огромную мастерскую. Одному с этим не справиться, и Тициан решил нанять двух помощников. Его выбор пал на смышленого Антонио Буксеи, знавшего толк в граверном деле, что было для Тициана крайне важно. Только избранный круг людей в состоянии иметь его живописные произведения, но благодаря гравюрам с готовых картин он сможет дать о себе знать куда большему числу любителей искусства, где бы они ни находились. Он прекрасно понимал, что именно гравюры принесли Дюреру такую широкую известность. Вторым помощником он взял Лудовико Дзуана, которого недавно прогнал за какую-то провинность старик Беллини.

Относительно мастерской у Тициана были свои соображения, и ими он в одном из писем поделился с братом, когда тот находился в Пьеве. Нет, он вовсе не намеревается вести себя подобно падуанскому наставнику Скварчоне, который ничем не брезговал, собственноручно подписывая заведомо слабые работы учеников. Из мастерской Тициана должны выходить только картины, написанные им самим. Дело же учеников — растирать краски, отмывать кисти раствором, набивать холсты на подрамники и набираться уму-разуму. Если потребуется повторение какой-либо из его картин, то можно будет привлечь и учеников, но и это должно выглядеть как авторская копия.

Он останется верен своим взглядам. Вскоре к нему потянется молодежь, жаждущая освоить азы живописного мастерства. Работы для всех будет хватать с избытком. По свидетельствам многих биографов, Тициан не был прирожденным педагогом, как, видимо, и Джорджоне. Без лишних объяснений он показывал ученикам, что и где надо дописать или подправить, и редко поручал ученикам самостоятельную работу. Далеко не все начинающие художники могли прижиться в его мастерской. Даже покладистый Веронезе, не говоря уж о задиристом и строптивом Тинторетто, вскоре покинул Тициана, хотя уже сам факт, что оба были учениками великого мастера, весьма благотворно сказался на их дальнейшей творческой судьбе. Ему оставались верными до конца лишь двоюродный племянник Марко Вечеллио и понимающий мастера с полуслова преданный Джироламо Денте. В богатейшем наследии Тициана, пожалуй, только на четырех или пяти картинах можно обнаружить руку учеников, когда ему приходилось обращаться к их помощи, чтобы выдержать сроки и успокоить заказчиков. В остальном же все творения были созданы им самим.

Однако радоваться Тициану пришлось недолго. Узнав о принятом решении властей, Беллини возмутился и пожаловался своему покровителю-дожу. Его поддержали некоторые художники из корпорации живописцев, считавшие Тициана выскочкой и наглецом, осмелившимся бессовестно просить должность соляного посредника при живом еще Джамбеллино. Разразился шумный скандал. В новом году, который в Венеции по давней традиции начинался не первого января, а первого марта (видимо, в пику Риму), состав Совета Десяти полностью обновился и его прежнее решение было отменено. Возмущению Тициана не было предела — в виде исключения ему оставили оплату аренды мастерской, но срезали средства на закупку красок и содержание двух помощников. Сдаваться он не думал и продолжал бороться с недругами и завистниками, забрасывая Дворец дожей все новыми посланиями. Окончательная победа будет одержана им только весной 1517 года, но до этого вожделенного дня много воды утечет и придется немало потрудиться в поте лица.

В новой мастерской накопилось немало начатых холстов, а Тициан подолгу засиживался над рисунком, добиваясь предельной четкости композиции. Хотя главным для него всегда оставался цвет, с помощью которого, по его глубокому убеждению, можно было передать тончайшие движения души и сотворить любую живую форму, облаченную плотью. Поэтому не рисунок, а цвет должен верховенствовать в живописи. Эта истина тем более непреложна для Венеции, которая вся соткана из воздуха, воды и неба. Цвет — это основа своеобразия всей ее жизни.

К Тициану уже несколько раз наведывался настоятель Францисканского монастыря и церкви Санта-Мария Глориоза деи Фрари отец Джермано ди Казале. Видимо, его не оставила равнодушным картина «Христос и палач» в соседней Церкви Сан-Рокко, которая пользовалась особым почитанием прихожан и считалась чудотворной. О ней ходили разные слухи. По утверждению одних, образ был написан покойным Джорджоне, другие же считали автором Тициана. Франческо поставил кресло для гостя в центре мастерской и повернул для обозрения прислоненные к стене картины. Настоятель сел и долго присматривался к законченным работам и эскизам мастера. Затем он поделился своими впечатлениями от росписей, которыми ему довелось недавно любоваться в падуанском монастыре Святого Антония. После такого дипломатичного вступления монах наконец предложил художнику взяться за написание образа на тему Вознесения Богородицы для главного алтаря своей церкви, прихожанами которой были славные дожи Франческо Фоскари и Никколо Трон, чьи останки покоятся ныне под мраморными плитами. Да и сегодня среди его паствы встречаются имена наиболее уважаемых в Венеции аристократических семей.

Предложение было более чем заманчивым, поскольку францисканское братство считалось одним из самых богатых и влиятельных в городе. Но прежде чем дать окончательный ответ ласковому монаху, — мягко стелет, да как бы не пришлось жестко спать, — Тициан решил наведаться во Фрари, чтобы осмотреться на месте и все обдумать.

Величественный храм в готическом стиле не мог не поразить своими объемами, торжественной строгостью и благородной наготой. Тициана особенно живо заинтересовала перспектива по оси, которая открывается взору сразу же от входа в храм и из глубины через сводчатую мраморную арку монашеского хора и свод амвона ведет к главному алтарю в апсиде внушительных размеров. Казалось, что все это пространство как бы специально создано для передачи стремительности движения вверх, а воспринимаемые как единое целое алтарь, арка амвона и картина прекрасно структурируют огромное пространство храма. Он заглянул и в ризницу, где помещался великолепный триптих, выполненный Беллини. И тут до его слуха донеслись бархатистые звуки органа — знать, об этом постарался хитрый монах Джермано для создания соответствующего настроения у художника. Тициану в один миг представилась в общих чертах будущая алтарная картина небывалых размеров. Увидел он и то, как однажды она зазвучит в унисон с торжественными басами хорала или токкаты под величественными сводами храма.

Покинув церковь, он старался не растерять по дороге первое столь важное для него впечатление. Тициан ускорил шаги к дому, чтобы тут же приняться за эскиз. Ему уже виделась вся цветовая гамма будущей картины с преобладанием в ней красных и зеленых тонов. Не терпелось скорее взяться за кисть, но он остановился, едва дойдя до причала. А имеет ли он право соглашаться, если прежде всего нужно думать о батальной картине, обещанной для зала Большого совета? Ведь благодаря содействию Аурелио и Наваджеро, только что избранного членом нового состава Совета Десяти ему сохранена оплата аренды новой мастерской, к которой он уже прикипел сердцем. Как говорится, долг платежом красен, а слово надо держать.