Ну, мама, конечно, в шоке, берёт совок, начинает копать. Наткнулась, побежала за кисточкой, расчистила, и тут из земли прямо ей в глаза полыхнул – секрет! И через глаза дальше – прямо в сердце!

Откуда только взялся на свете кусок стекла такого неописуемо-синего цвета, такой немыслимо-горящей красоты? А под ним всего-то и было что обыкновенный серебряный фантик с ласточкой.

Как будто взлетела ласточка в зенит, в эту самую синюю синь на свете, и застыла там в своей сверкающей радости. И всё это счастье – во мраке земли. Не чудо ли?

И мама побежала всех звать. Не могла она не поделиться своим секретом со всеми, с кем только можно было поделиться. Бабушка пришла, смотрит: то на секрет, то на маму; то на маму, то на секрет – как будто чего-то не понимает. Папа пришёл, смотрел-смотрел – и обнял маму! Никитична с соседнего участка прибежала:

– Чего так орёшь? Я из-за тебя картошку на плите бросила. Ну что там? Клад, что ли, нашла? Тогда уж давай делись!

– Делюсь, – говорит мама.

– Ну и красотина! – говорит Никитична. – Сколько здесь живу, такого не видела!

Ну и что дальше, спросите вы. А дальше традиция у них, у этих Заморёных, пошла. Поскольку дни рождения у всех весной и летом, стали они на даче друг другу секреты ко дню рождения делать. И так потихоньку-потихоньку жизнь у них как-то сама собой наладилась. Только ласточку ту, самую первую, никому «пересекретить» всё равно не удалось.

– А что у остальных «ученичков»? У Джона, Гриши этого, как его там, у других?

– А ничего. Совсем ничего. Не было, видно, там никаких секретов. Или, может, так хорошо забыли.

Настало время Арсу подгонять математику. Ужасное слово ЕГЭ, пришедшее в нашу жизнь как будто из русского фольклора (из его топких блат и дремучих лесов), уже нависло над всеми нами.

С лёгкой руки Марины Петровны попал он в ежовые рукавицы Аристарха Робертовича, «преподавателя от Бога».

– Иди, иди, Арсик, он человека из тебя сделает, – убеждала Марина Петровна. – Если б ты знал, скольких безнадёжных он уже вытянул, и не просто вытянул, а на чистую пятёрку!

– А как они его любят, а как он за них болеет, а как они все в лучшие вузы потом поступают! – восхищалась Марина Петровна.

И Арсений, стиснув зубы, пошёл. Вначале Робертыч ему скорее понравился. С порога стал называть его «мужик» и пообещал сделать из него человека. Но на второй раз началось! Две недели учил писать цифры в клетках, как в первом классе, – жесть! Потом начались «белые пятна»: «Мужик! Ты меня убиваешь!», «Слушай, что ты со мной делаешь?», «Пожалей моё сердце!», «В могилу сведёшь!», «Лиана, дай валидол!» и т. д.

Лиана Сергеевна прибегала с валидолом.

– Милочка, сходи в магазин!

– Я уже утром ходила.

– Милочка, сходи в магазин!

Слово «милочка» было обманкой. Обычно после «милочка» начинался крик и воспитание Лианы Сергеевны – пожилой, терпеливой и неповоротливой жены «преподавателя от Бога».

– Мам, мне её жалко, – жаловался Арс. – Ну чего он на неё орёт? А она даже не крикнет никогда.

Очень скоро Арсений стал классно решать задачи «на движение по реке».

– А почему по реке? – тупо спросила я.

– Мам, ну ты что, не понимаешь? Там же течение.

– Ну да, правильно!

И вдруг Арс забастовал:

– Всё, не пойду больше. Не, мам, я в нём разочаровался. Ну чё? Он на меня орёт, что я всё не то, всё не так, в могилу сведу. И на неё орёт, а мне её жалко. Нет, мам, всё!

И две недели не ходил, отговаривался, что простудился.

Вдруг позвонил мне Робертыч и долго-долго воспитывал – что вот из-за таких мамаш все беды и что он снимает с себя всякую ответственность.

– Арс, ради Бога! – взмолилась я. – Он же будет мне теперь каждый день звонить и мамашей называть. Ну пожалуйста!

Арс выдерживал характер в общей сложности месяц. Потом ещё раз стиснул зубы и пошёл. А потом наступил день ЕГЭ.

– Да чего ты, мам? Да я им всё там решу, все их идиотские задачки. Ты, женщина, не бойся.

И решил-таки. На семьдесят баллов.

– Ну вот видишь, а ты на него обижался! Звони скорей!

Звонит Марина Петровна:

– Ох, как я рада! Ну что, Жень, я тебе говорила? Говорила же: все поначалу его боятся, все стонут, зато потом-то как хорошо!

И посыпались из неё истории про Робертыча – какой он удивительный, и гениальный, и поразительный, и спорить с ним абсолютно бесполезно, и обижаться на него нельзя. Через полчаса я с облегчением повесила трубку.

– Ну чего она? – спросил Арс.

– Говорила, какой Робертыч прекрасный.

– Ну да, – сказал Арс, – целый год я с ним возился. Но всё-таки сделал из него человека!

– В смысле? – удивилась я.

– В смысле, хоть немного подобрей стал, ну хоть приличней, что ли…

И, тяжело вздохнув:

– Но только чего мне, мам, это стоило…

Вечер не принёс облегчения. Даже сильный ветер, налетавший на сосны горячими волнами, ничего не мог поделать с этим тяжёлым жаром. Как будто хозяйка дула на горячий суп, перед тем как попробовать, и морщилась, обжигая губы.

Арс одним прыжком очутился на крыльце.

– Мам, на мороженое дашь?

– Как, опять на мороженое? – удивилась я. – Ты ведь вроде…

– Нет.

– Но ведь ты ходил…

– Ну… так получилось.

– Как? Ты уж говори, не отмалчивайся.

– Ну ладно. Короче, там бабушка была одна, старенькая такая, совсем бедная, она с продавщицей разговаривала и хотела ей серебряные туфельки подарить, если та ей мороженое даст.

– Не может быть! Это сказка какая-то.

– Правда. Ну, смотри: продавщица молодая такая, вся из себя, а бабушка ей говорит, ну, типа: «Какая красавица, и платье тебе к лицу…» А потом спрашивает: «Ты серебряные туфельки носишь? Глянь, твой размер. – И вытаскивает из старой сумки – правда серебряные! – А ты мне – вон то, простое, в стаканчике».