Его манеры и одежда были столь же примечательны. Он не страдал mauvais honte[12], свойственной его соотечественникам, и был предупредительно любезен с людьми совершенно ему не знакомыми. Он мог заговорить не только с мужчиной, но и с дамой, которой не был представлен, и это неизменно сходило ему с рук. Костюм его описать невозможно, так как он постоянно менялся, но во всяком случае его одежда и цветом и покроем всегда разительно отличалась от одежды тех, кто его окружал.

Он напропалую волочился за дамами, и совесть нисколько его не беспокоила, так как ему и в голову не приходило, что в этом есть что-то неблаговидное. У него самого сердца не было, и он вообще не знал, что человечество поражено подобным недугом. Он над этим никогда не задумывался, но если бы его спросили, он сказал бы, что разбить сердце женщины — значит скомпрометировать ее. Поэтому он никогда не ухаживал за девицей, если думал, что среди присутствующих есть человек, который намерен сделать ей предложение. Таким образом, доброжелательность порой мешала его развлечениям, вообще же он был готов признаваться в любви любой женщине, которая ему нравилась.

Тем не менее, Берти Стэнхоуп, как его обычно называли, был всеобщим любимцем — мужчин и дам, англичан и итальянцев. Круг его знакомств был чрезвычайно широк и включал людей всех сословий. Он не питал почтения к знатности и не гнушался простонародьем. Он был на равной ноге с английскими пэрами, немецкими лавочниками и католическими прелатами. Все люди казались ему одинаковыми. Он был выше, а вернее, ниже предрассудков. Добродетели не влекли его, пороки не отталкивали. Он обладал прирожденными манерами, приличными для самых высоких сфер, но и в самых низких не казался чужим. У него не было ни принципов, ни уважения к другим людям, ни самоуважения — он хотел только одного: быть трутнем и получать мед даром. Пожалуй, мы не ошибемся, предсказав, что на склоне лет меда ему будет доставаться немного.

Таково было семейство Стэнхоуп, которое теперь вновь пополнило собой ряды барчестерского духовенства. Более странный союз трудно себе представить. А ведь они явились сюда не безвестными чужаками. В таком случае их присоединение к сторонникам Прауди или к сторонникам Грантли было бы вопросом будущего. Но дело обстояло иначе: в Барчестере все знали Стэнхоупов хотя бы по фамилии, и Барчестер готовился встретить их с распростертыми объятиями. Ведь доктор был здешним пребендарием, здешним священником, одним из столпов епархии, и оба враждующих стана рассчитывали найти в нем союзника.

Глава семьи был братом пэра, его жена — сестрой другого пэра, и оба эти пэра были лордами либерального толка, единомышленниками нового епископа. А потому мистер Слоуп твердо рассчитывал завербовать доктора Стэнхоупа в свою партию, опередив врага. С другой стороны, старик настоятель в те далекие дни, когда преподобный Визи Стэнхоуп еще трудился на духовной ниве, помог ему получить прекрасный приход, а в еще более далекие дни молодые студенты Стэнхоуп и Грантли дружили в Оксфорде. А посему доктор Грантли не сомневался, что новоприбывший поспешит встать под его знамя.

И никто даже не подозревал, из каких составных частей слагалось теперь семейство Стэнхоуп.

В первый свой приезд епископ и его жена провели в Барчестере лишь четыре дня. Его преосвященство, как мы видели, воссел на троне, но благолепная величавость, которую он надеялся придать себе в этот час, претерпела Значительный ущерб из-за дерзкой проповеди его капеллана. Он боялся взглянуть в лицо клиру и строгой миной подтвердить свое согласие с тем, что его фактотум говорил от его имени; не осмеливался он и предать мистера Слоупа, показав собравшимся в соборе, что он не имеет к проповеди никакого отношения и даже возмущен ею.

Поэтому он торопливо благословил прихожан и, недовольный собой, удалился во дворец, еще не зная, что сказать капеллану. Однако он недолго пребывал в сомнении. Едва он снял мантию, как в кабинет вошла подруга всех его трудов и воскликнула, не успев еще сесть:

— Епископ, ты когда-нибудь слышал более возвышенную, вдохновенную и уместную проповедь?

— Эм, душенька, гм... э — отозвался епископ.

— Неужели, милорд, она вам не понравилась?

Выражение лица энергичной дамы не допускало подобной мысли. Епископ чувствовал, что выразить свое неодобрение он должен теперь или никогда, но о теперь не могло быть и речи. У него не хватало духа объявить своей половине, что проповедь мистера Слоупа была дерзкой, несвоевременной и опасной.

— Нет, нет,— ответил он.— Не то чтобы не понравилась... весьма умная проповедь, исполненная лучших намерений и, наверное, принесет большую пользу,— поспешил добавить епископ, заметив, что миссис Прауди не удовлетворена началом фразы.

— Надеюсь! — изрекла она.— И поделом им! Епископ, ты слышал что-нибудь более светское, чем литания, как ее поет Мистер Хардинг? Я настою, чтобы мистер Слоуп произносил такие проповеди, пока все это не изменится. В нашем соборе утренняя служба будет приличной, благочестивой и скромной. Без оперных арий.— И она позвонила, чтобы подали Завтрак.

Епископ знал о соборах, настоятелях, регентах и церковных службах гораздо больше своей жены, а также и о пределах епископской власти. Но тем не менее он счел за благо промолчать.

— Душенька,— сказал он только.— Во вторник нам следует вернуться в Лондон. Мое пребывание здесь помешает миссии, возложенной на меня правительством.

Епископ знал, что его жена не станет возражать против этого, и рассчитывал, что за время его отсутствия бой поутихнет.

— Но мистер Слоуп, конечно, останется здесь?

— О, конечно,— ответил епископ.

Так, не пробыв во дворце и недели, епископ сбежал из Барчестера и вернулся туда лишь через два месяца, когда кончился лондонский сезон. Все это время мистер Слоуп не сидел сложа руки, хотя в соборе больше не проповедовал. В ответ на настойчивые письма миссис Прауди, рекомендовавшей ему целый ряд тем для новых проповедей, он объяснял, что ждет ее возвращения.

Сам он пока укреплял партию Прауди — Слоупа, а вернее Слоупа — Прауди, и усилия его не были тщетны. В дела собора он не вмешивался и только досаждал настоятелю и пребендариям, объявляя о тех или иных пожеланиях епископа так, чтобы подразнить их, но не дать им повода для открытого возмущения. Раза два он проповедовал в церквах на окраине города, но о службе в соборе в своих проповедях не упоминал. Он приступил к созданию двух “Епископских школ дня господня в Барчестере”, возвестил об учреждении “Епископского лекционного зала для молодых людей по вечерам дня господня в Барчестере” и написал несколько писем управляющему барчестерской железнодорожной веткой, сообщая, что епископ считает совершенно необходимой отмену всех воскресных поездов.

Через два месяца епископ с супругой наконец возвратились в Барчестер и ознаменовали это радостное событие обещанием дать званый вечер. Пригласительные билеты прибыли из Лондона по мерзкой, не блюдущей дня господнего железной дороге в огромном пакете на имя мистера Слоупа. Были приглашены все, кто в Барчестере и на две мили вокруг считал себя джентльменом (или леди). Билеты получили все духовные лица епархии, а также многие другие, на чье отсутствие епископ и, во всяком случае, его жена твердо рассчитывали. Впрочем, и присутствующих приглашенных ожидалось немало и велись приготовления к приему нескольких сотен гостей.