К ней в комнату не влетали среди ночи охранницы, как случалось в бараке. Не поднимали окриком на построение. И Вероника целых два месяца не верила в собственное счастье.

У нее прошли мозоли, зажили ладони. Перестали ныть и болеть плечи и ноги. Она теперь и ходила иначе — не сутулясь. Отпустил даже хронический простудный кашель, полученный на трассе.

К ней, несмотря на зловещие предупреждения, никто не приставал, не заходил в комнату. И Вероника даже в зоне научилась радоваться жизни, успокаивала в письмах родных, прося не волноваться за нее.

Своего благодетеля — начальника охраны, она видела не часто. Тот, окинув ее беглым взглядом, улыбался еле приметно. На восторженные благодарности в его адрес скупо кивал головой. Никогда не останавливал, не разговаривал с Вероникой.

А тут, ну как назло, заболела заведующая прачечной. И Вероника сама пошла на склад отнести чистое белье. Когда возвращалась, почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянулась. Начальник охраны стоял в дверях барака и как-то нехорошо рассматривал ее.

«Показалось. Ведь он старик! Да и семья есть в Магадане. Дети, внуки…»

А вечером к ней в дверь тихо постучали.

— Войдите! — подумала, что кто-то из прачек решил навестить ее. Такое случалось не раз. Но на пороге стоял начальник охраны.

— У тебя сегодня день рожденья! Хочу поздравить. Не стоит забывать о таких датах даже в зоне, — прошел в комнату, вытащил из кармана бутылку вина. Предложил выпить за здоровье, налил полный стакан, поднес, подождал, когда выпьет все до дна. Потом себе плеснул, лишь на один глоток, сослался, что у него много работы сегодня. И уговорил выпить оставшееся.

Вероника отказывалась. У нее и без того закружилась голова. Но гость оказался настойчивым. Он не спешил уходить. Все спрашивал, как живется ей теперь? Она отвечала, чувствуя, как предательски заплетается язык, а руки и ноги, теряя силы, становятся ватными. Она видела, как он закрыл дверь на крючок, снял китель, присел рядом. Вероника больше не смогла сидеть на койке и повалилась на подушку.

…Она почувствовала короткую боль, открыла глаза, но было поздно… Вероника лишь утром поняла, что произошло. Ни бутылки, ни начальника охраны в комнате не было. Она весь день ходила побитой собакой, боясь поднять голову. Ей казалось, что все прачки поняли, что случилось с нею.

А в сумерках он снова пришел к ней. Закрыл за собою двери. И, сняв китель, хотел подвести ее к койке.

— Как вам не стыдно? Вы старик, отец мне по возрасту! — уперлась Вероника.

— Ты, дура, захотела вернуться на трассу, в свой барак? Соскучилась?

— Старый кобель! — вырвалось со слезами.

— Так, да? Хорошенькая благодарность за доброе! Ну, ладно! Ты еще не раз о том пожалеешь! Сапоги мне рада будешь вылизывать языком, да ничего не вернешь, — накинул китель, вышел из комнатенки, а через час Веронику вернули в барак под едкие насмешки бригадирши:

— Ну, что? Накололи и выкинули? Быстро ж ты надоела! Видать, хреновая в постели оказалась? Холодная и вонючая! Таким только на трассе вкалывать…

Вероника проплакала до утра. Она по первому случаю поняла, что жаловаться бесполезно. Там, на воле, не получилось доказать невиновность, а в зоне это и вовсе нереально. Кто поверит зэчке? Она в сравнении с начальником охраны даже не пылинка. Стоит ей открыть рот, сказать о нем хоть одно плохое слово, ее просто сотрут с лица земли. И не таких убивали. Совсем неподалеку, прямо за бараком.

Троих баб из бригады… Лишь за то, что потребовали перед Новым годом баню, хотели помыться. А начальству к концу года нужны показатели, план! За них давали не только премию, но и звания. Кто захочет лишиться такого? Но бабы заупрямились и объявили забастовку, не пошли на работу.

Чтоб другим было неповадно, начальство распорядилось по-своему, и разъяренная охрана выволокла баб из барака, протащив босиком по снегу перед всеми зэчками. Их поставили в десятке шагов от бригады. Грянули выстрелы. Были бабы… Смерти все равно, каких забирать из жизни — чистых иль грязных. Ночью пурга замела без следа лужицы крови…

Вероника была убеждена: с нею, случись что, разделаются куда проще и быстрее.

Тогда она еще не знала, что самое страшное ждет ее впереди. Уже через месяц женщина поняла, что беременна. Начался токсикоз. Изжога и тошнота не давали оторвать голову от подушки, а бабы бригады вмиг смекнули, что такое с Вероникой.

— И никакое не отравление у нее, бабы! Вы ж гляньте на ее рыло. Оно все темными пятнами взялось. Хером подавилась наша Верка! В положении она! И сама про то знает, но не признается! Не иначе, как старый черт припутал и огулял, набил девке пузо!

— Эй, Верка! Кого носишь? Бабкаря семя или враз начальника зоны? Нехай этот выблядок помогает тебе двойную норму сделать, коль жрать хочет! А то ишь пригрелся, хорек!

Ззчки в насмешках оказались беспощадны. Их колкости дошли до слуха охранниц, и те озверели. Сами по себе иль по подсказке начальника… Стоило Веронике замедлить шаг, получала она пинки, удары прикладами по плечам, животу, спине.

— Господи! Забери нас к себе! — просила баба, подняв голову к небу.

— Чего каежишься? А ну, вскакивай, блядешка! Вали шустро в барак! Нече здесь выламываться, — получив удар в ухо и отлетев шагов на пять, она хваталась за стонущий живот.

Вероника надеялась, что ребенок не выдержит побоев, лишений, умрет в утробе, не успев увидеть белый свет. Да и чему удивляться, тут и взрослый не выдержит. Но… Ребенок держался цепко, и живот бабы вздувался все больше.

Начальник охраны, несколько раз увидев изменившуюся, раздувшуюся во все стороны Веронику, все понял и, опасаясь неприятных последствий для себя, поспешил перевести ее на работу в другую зону.

Рождение ребенка в женской зоне в те времена было настоящим горем. Не приведись узнают, от кого он зачат, несчастным будет его отец. Не миновать ему срока — долгого и мучительного. Ведь и судили таких по политической статье, как вступивших в грязную связь с преступницей и тем опозоривших честь советского офицера. За это давали на всю катушку — двадцать пять лет. А потому старались те офицеры избавиться от компромата, убивали забеременевших. Или посылали на такие работы, где не то что баба ребенка — медведица медвежонка скинула бы. Так было и с Вероникой.

Сами бабы в бригаде не давали ей передохнуть. Заставляли выволакивать из барака «параши», носить воду в бачках. Она бралась охотно — не хотела иметь ребенка, да еще от старого ублюдка. Всячески пыталась избавиться от него. Но тот держался за жизнь зубами.

Веронику били охранницы. Загоняли в угол. Молотили кулаками по животу. Бесполезно…

— Ну, баба, либо дурака, либо богатыря на свет произведешь, — говорили зэчки. И Вероника выла не своим голосом:

— Не хочу! Оставлю в зоне! Не возьму! Видеть не могу!

Родила она сына. В положенный срок. Не богатыря и не дурака, не урода, совсем обычного. Как две капли воды похожего на отца.