Мадлен передернула плечами, и сооружение у нее на голове качнулось. Де Газар скажет что угодно, лишь бы получить ее приданое, но сама она себя красивой не считала.

– Дорогая, карета уже ждет, – позвала ее мадам Дежан. Мать, сверкая бриллиантами, неторопливо курила сигарету в длинном мундштуке. Вот она действительно полна изящества и женственности, в который раз подумала Мадлен, и, приподняв край платья, последовала за матерью к карете. Как это старомодно! Многие люди их круга уже используют для выезда автомобили, и, хотя отец тоже купил серебристый «Фиат», тот стоит на заднем дворе, а ездят они в черной карете с откидным верхом.

Запряженный двумя лошадьми экипаж быстро нес семейство Дежан по освещенным улицам Парижа. Мадлен куталась в меховую накидку из сибирского песца и следила за дорогой. Они пересекли Сену и теперь плутали по маленьким узким улицам Латинского квартала, многие из которых едва освещали газовые фонари.

– Разве мы едем не в оперу? – удивилась Мадлен.

– О нет, сегодня нас ждет нечто особенное, – отец выразительно поднял брови. – Твой брат решил пригласить нас в один современный театр, где мы еще ни разу не были… Я мало о нем слышал, а ты, дорогая?

Мадам Дежан покачала головой, и тяжелые рубиновые серьги зазвенели в такт.

– Я слышала только, что там играют порой скандальные постановки… Может быть, мы зря везем туда Мадлен? С другой стороны, весь парижский свет уже бывал в Театре Семи Муз!

Мадлен фыркнула. Конечно, все мамины подруги уже побывали в Театре Семи Муз и видели его последние постановки: «Гамлета», «Даму с камелиями» или «Диких уток». Теперь и она не должна отстать от них, чтобы в разговоре ввернуть, что видела саму Марго д'Эрбемон в роли Офелии и беседовала с режиссером в антракте. А вдруг и у Мадлен кто-нибудь спросит, как она находит постановки молодого, но уже известного режиссера Жерома Дежардена? Разумеется, она должна будет найти ответ!

У подъезда театра собралась самая почтенная публика. Многие прибыли в собственных экипажах и автомобилях, и теперь на узкой площади Сан-Мишель было трудно разъехаться. Давали «Даму с камелиями» – пьесу, которая, по слухам, была поставлена на современный лад и вызвала не меньший резонанс, чем семьдесят лет назад, разве что теперь власти не требовали «свидетельства о морали».

Толпа посетителей внесла их в здание театра. Мадлен придерживала длинный шлейф своего платья, но на него все равно умудрились наступить. Едва перешагнув порог, она остановилась, оглядываясь вокруг. Разноцветный свет разливался по фойе, но она, как ни пыталась, не могла обнаружить его источника. Фигуры людей казались невесомыми, сотканными из этого волшебного света призраками. Картины в ажурных рамах, иллюстрирующие сцены из знаменитых спектаклей, по слухам, рисовал сам Альфонс Муха, не так давно вернувшийся в Европу.

Пока мадам Дежан и ее невестка вышли освежиться в дамскую комнату, Мадлен решила пройтись. Несмотря на небольшое пространство, здесь легко было потеряться: обогнуть столб и оказаться в другом зале, повернуть за угол и уже не найти дороги назад. Зеркала были развешаны по стенам вперемежку с плакатами или статуями, украшенными искусственными цветами. В этом зеркале она сама себе нравилась куда больше, и Мадлен даже попробовала изобразить надменный взгляд Марго д'Эрбемон, но это ей едва ли удалось. До спектакля оставалось не так много времени, первый звонок уже прозвенел, и она решила вернуться к родителям и брату, как вдруг почувствовала на своей талии чьи-то руки. Мадлен резко вздрогнула и обернулась с намерением залепить нахалу пощечину, но остановилась и раздраженно произнесла:

– А, Жан, это вы.

Мсье де Газар картинно поклонился и поцеловал ей руку. Он был разодет, как франт. Так же одевались и ее брат, и все знакомые элегантные молодые люди; но отчего-то на плотной и приземистой фигуре Жана одежда выглядела комично, как и светло-зеленый шейный платок, и лорнет в верхнем кармане сюртука, и торчащая из нижнего кармана цепочка от часов, – всего было слишком много, и он напоминал ей перекормленного комнатного попугайчика.

– Моя прекрасная Мадлен!

– Не ожидала вас тут встретить. Вы любите театр?

– Не более вашего. Так почему бы не поскучать вместе? К тому же ваши родители пригласили меня в вашу ложу, – он многозначительно улыбнулся. – Думаю, хотели сделать вам сюрприз.

– Как мило с их стороны. Я думаю, пора идти. Мы ведь не хотим опоздать? – Мадлен бросила взгляд на большие часы в фойе, которые показывали почти восемь.

– Отчего же, ничего не случится, если мы придем чуть позже. Я хотел кое-что вам сказать, – он нагнулся к самому уху Мадлен, почти касаясь губами мочки, и она едва сдержалась, чтобы не отвернуться.

– И все же пройдемте на наши места, – проговорила девушка холодно и так поспешно направилась к лестнице, что ее спутник едва поспевал за ней.

– Мадлен… Мадлен! – Голос над ухом звучал все настойчивее, и она раздраженно обернулась.

Ах да, первое действие закончилось. Она удивленно потрясла головой, оглядываясь. Зрители неторопливо покидали партер, и яркие платья дам с длинными шлейфами перемежались с черными пиджаками и фраками их спутников. Их ложа тоже опустела, и один только Жан не ушел и теперь что-то говорил ей, а она должна была отвечать.

– Как вам понравился спектакль? – спросил он, облокачиваясь на спинку ее кресла.

– Пока закончилось только одно действие, – заметила Мадлен. – Потерпите еще два часа, и тогда я смогу судить.

– А мне он показался чересчур… – Жан замялся, подбирая слова. – Странный он какой-то, вы не находите? Слишком уж все сумбурно.

– Я хочу пить, – вдруг сказала девушка. – Не могли бы вы принести мне шампанского?

Еще пять минут тишины, прежде чем он вернется с бокалом, и вместе с ним войдут шум и суета, что царят сейчас в фойе. Пять минут, чтобы понять, что с ней только что произошло, и отчего так трясутся руки, а сердце колотится, будто после быстрого бега. Она глубоко вздохнула, продолжая вертеть в руках бинокль. Что это было? Как получилось, что, едва занавес поднялся, она оказалась в другом мире? Это был Париж, но Париж совершенно другой, каким он был более семидесяти лет назад. Несмотря на простые и современные наряды, это была Франция времен июльской монархии с царившими тогда нравами и фальшивой моралью, где дамы полусвета сияли в ночи ярче, чем луна, и с гордостью предавались порокам, а общество охотно принимало их за закрытыми дверями своих особняков. Мадлен вцепилась в ограждение ложи. Ей с трудом удавалось заставить себя поверить, что виденное ею было лишь пьесой, которую виртуозно разыгрывали перед публикой актеры – такие же люди, которые после спектакля смоют грим… Пока еще героиня в исполнении Марго д'Эрбемон сияет в своих бриллиантах и расшитом белым бисером платье, но каждый приступ кашля заставляет ее красивое напудренное лицо меняться. Пусть ненамного, но в эти секунды вся ее напускная высокомерность вдруг исчезает, и публике открывается настоящая Маргарита. Как она смотрела на Армана – в те редкие моменты, когда ее никто не видел и когда она могла на мгновение сбросить маску – о, как она смотрела на него! Это было только начало истории, и Мадлен ждала продолжения с предвкушением, но и некоторым страхом. Она знала, что будет дальше – да и кто не знал! – но вместе с остальными зрителями надеялась, что в конце Арман и Маргарита вновь встретятся и вместе отправятся в Англию. И никто не умрет. И…