- Да, но... - непривычная морщина умственного напряженияпрорезала лоб Скрамма. Гэррети показалось, что он видит, как медленноворочаются его мысли.

- Я не хочу вас обижать, - сказал наконец Скрамм. - Выхорошие парни.

Но большинство здесь не знает, зачем они во всем этомучаствуют. Вот этот Баркович. Он не хочет выиграть, он хочет только смотреть,как другие умирают. Когда кто-нибудь получает пропуск, он будто становитсясильнее. Но этого мало.

- А я? - спросил Гэррети.

- Ты... Ну, ты, похоже, вообще не знаешь, зачем идешь. То жесамое сейчас ты идешь потому, что боишься, но этого тоже мало. Это проходит,Скрамм опустил глаза и смотрел на дорогу. - И когда это пройдет, ты получишьпропуск, как и другие.

Гэррети вспомнил, как Макфрис говорил: "Когда я устану...Я просто сяду и останусь сидеть".

- А с тобой, конечно, такого не случится? - съязвил Гэррети,но простые слова Скрамма напугали его.

- Нет, - так же просто сказал Скрамм. - Не случится.

Их ноги поднимались и опускались, неся их вперед, заповорот, мимо запертого на ржавый засов сарая.

- Я, похоже, понял, что такое умирание, - тихо сказалПирсон. -Не сама смерть, а умирание. Если я перестану идти, я умру, - онсглотнул, и в горле у него булькнуло. - Может, это и есть то, о чем тыговоришь, Скрамм.

А может, нет. Но я не хочу умирать.

Скрамм печально посмотрел на него.

- Ты думаешь, знание защитит тебя от смерти?

Пирсон вымученно улыбнулся, как бизнесмен на лайнере вовремя качки, пытающийся не выблевать свой завтрак:

- Сейчас это единственное, что меня защищает.

Гэррети ощутил безумное чувство благодарности. Его средствазащиты еще не были сведены к этому.

Впереди, словно для иллюстрации того, о чем они только чтоговорили, парень в черном свитере вдруг упал на дорогу и начал кататься вконвульсиях. Он издавал странные горловые звуки - ааа-ааа-ааа, как обезумевшаяот страха овца. Когда Гэррети проходил мимо, одна из бьющихся рук парня заделаего туфель, и он в ужасе отскочил. Глаза парня закатились, но подбородокстекала струйка слюны. Ему вынесли два предупреждения, но он ничего не слышал,и через две минуты его пристрелили, как собаку.

После этого они перевалили низкий холм и начала спускаться взеленую долину. Прохладный ветерок приятно овевал разгоряченное лицо Гэррети.

- Здорово, - сказал Скрамм.

С высоты они видели дорогу миль на двадцать вперед. Онавилась среди лесов, как черно-серая карандашная черта, проведенная по измятойзеленой бумаге. Далеко впереди дорога снова шла на подъем и терялась в розовойутренней дымке.

- Должно быть, это то, что называют Хэйнсвиллским лесом, -сказал Гэррети без особой уверенности. - Зимой тут кошмар. Кладбище грузовиков.- Я такого никогда не видел, - с почтением сказал Скрамм. - Во всей Аризоне нетстолько зелени.

- Радуйся, если можешь, - буркнул Бейкер, присоединяясь кгруппе. - Скоро будет не до того. Уже жарко, а ведь еще только полседьмого.

- Хотел бы я построить здесь дом, - сказал Скрамм, фыркая,как бык в жару. - Построить самому, вот этими руками, и глядеть на это каждоеутро.

Вместе с Кэти. Может, так и будет, когда все это кончится.

Никто ничего не сказал.

К 6.45 ветерок прекратился, и стало припекать ужепо-настоящему.

Гэррети снял куртку и стянул ее узлом на талии. Дорогабольше не была пустынной - там и тут стояли машины, пассажиры которых стоялирядом, приветствуя участников Длинного пути.

У одной из машин Гэррети увидел двух девушек-ровесниц влетних шортах и легких блузах. Их лица горели волнением - древним, греховным ичуть не до безумия эротическим. Гэррети почувствовал, как животная похотьволной поднимается в нем, заставляя все его тело дрожать в лихорадке.

Вдруг Гриббл, уже проявивший себя радикалом, свернул сдороги и рванулся к девушкам. Одна из них, та, что была ближе, повернулась кнему и обняла руками за шею. Гриббл - растерянная, перепуганная фигура впропотевшей белой рубашке, - прижал ее к себе; его руки блуждали по ее груди,животу, бедрам, не встречали никакого протеста с ее стороны.

Он получил второе предупреждение, потом третье. Когда прошлопятнадцать секунд ожидания, он оторвался от девушки, пустился бежать, упал и, кое-какподнявшись, полувышел-полувыскочил на дорогу.

- Не смог, - по лицу его катились слезы. - Видели, онахотела меня, а я не смог... Я... - его слова потонули в нечленораздельныхвсхлипываниях.

Он шел, держась обеими руками за живот.

- Ну, им-то хватило, - зло, как всегда, вставил Баркович. -Будет, о чем поговорить завтра.

- Заткнись! - крикнул Гриббл. - Как больно, черт! Этосудорога.

- Стоячка, а не судорога, - заметил Пирсон. Гриббл молчапосмотрел на него из-под упавших на лоб растрепанных черных волос.

- Больно, - снова прошептал он и медленно опустился наколени, так же прижимая руки к животу. Гэррети мог разглядеть крупные каплипота, стекающие по его шее.

Мгновение спустя он был мертв. Гэррети обернулся в сторонудевушек, но они уже спрятались в своей машине. Он пытался изгнать их из своейпамяти, но не мог. Каково это - прижимать к себе их мягкую, податливую плоть?Ее бедра извивались, когда Гриббл целовал ее... О Боже, они извивались... Этобыл спазм, оргазм, что угодно... О Господи, только бы сжать ее вот так ичувствовать это тепло... Он вдруг кончил. Теплая жидкость потекла по егопромежности.

Черт, сейчас появится пятно на штанах, и кто-нибудьобязательно заметит. Заметит и скажет, что выгонит его на улицу голым изаставит так ходить... Ходить... Ходить...

"О Джен, я люблю тебя, правда, люблю, но это что-то нето, что-то совсем другое..."

Он распустил куртку вокруг талии и продолжал идти так же,как и раньше, и воспоминание тускнело, как фотография, оставленная на солнце.Теперь они шли под уклон, и шаг поневоле ускорился. Пот тек ручьями.

Гэррети - он сам себе не поверил, - вдруг захотелось, чтобыопять наступила ночь. Он оглянулся на Олсона.

Олсон опять глядел на свои ноги. На его шее явно выступилижилы, губы скривились в застывшей усмешке.

- Он уже почти готов, - сказал рядом Макфрис. - Когдачеловек начинает надеяться, что его застрелят и тогда он сможет отдохнуть, ондалеко не уйдет.