– Ну что ж, если вы забрались в наши края, значит, этот человек для вас ценится на вес золота. Не важно, меня это не касается. Он бывший владелец этого дома. Но дом я купил у его сына, чуть больше десяти лет назад.

– Его сына?

Грейс не могла не вспомнить о маленьком мальчике, спасшем ей жизнь.

– Да, Клаус Браунер тогда только что умер, и его сын выставил дом на продажу. Насколько я понял, мальчик… ну, в общем, не совсем мальчик, ему было лет двадцать, так что, скорее, молодой человек, прожил здесь всю жизнь и не хотел оставаться.

– Расскажите мне о сыне Клауса Браунера.

– О, я помню его подавленным, грустным. Всякий раз, когда я с ним встречался, у него был потерянный вид. Он даже забыл о дне подписания у нотариуса акта продажи дома. Пришлось посылать за ним. Не знаю, был ли он таким же до смерти отца или это она так подействовала, но на него было больно смотреть.

Грейс аккуратно вынула из правого внутреннего кармана карандашный портрет своего спасителя и протянула его Людвигу.

– Хм… это он в детстве? – спросил тот.

– Я не знаю, – осторожно ответила Грейс.

Пока старик размышлял, в камине коротко треснуло полено.

– Трудно сказать, но какое-то сходство есть… в мрачном взгляде… Возможно, он был мрачным с самого юного возраста. Принимая во внимание состояние дома, в каком я его купил, меня не удивило бы, что этот мальчик с детства страдал самой глубокой меланхолией.

– То есть?

– Этот дом был настоящей конурой, трущобой. Запах грязи, повсюду мусор – под мебелью, в углах, протечки воды, плесень, сгнившее дерево, кошки справляли свои надобности всюду, где хотели. Но видели бы вы комнату сына…

Старик покачал головой, словно все еще не веря увиденному.

– Она была в еще худшем состоянии, чем остальной дом?

– О, нет, по правде говоря, это было единственное помещение, содержавшееся почти в порядке. Нет, из-за обстановки. Настолько мрачной…

– А как именно она выглядела?

– Видите ли, этот парень, очевидно, был одержим сказками. И не самыми веселыми. Все стены были увешаны гравюрами. Одна ужаснее другой. Мою жену они так шокировали, что она больше не желала заходить в ту комнату. Почувствовала облегчение, только когда все это было уничтожено.

– А вы можете мне описать эти рисунки?

– Я помню, черно-белые иллюстрации к «Красной Шапочке»: она лежит в постели рядом с укрывшимся одеялом волком, грубо загримированным под бабушку, с крошечными очками на морде с оскаленными клыками. И мальчик повесил это возле своей кровати! Над головой, кажется, висел людоед с безумными глазами «Мальчика с пальчик», собирающийся перерезать горло своим спящим дочерям. Кажется, была еще иллюстрация к «Ослиной шкуре»… Да, точно: плачущая принцесса убегает из замка своего отца, если я правильно помню сюжет.

Старик долго смотрел на медленно умирающий в камине огонь, прежде чем заговорил снова:

– Вся комната была увешана этими нездоровыми рисунками. Кто захочет расти в подобном окружении? Это не нормально, вы согласны? Тем более что в свои двадцать лет он жил в этой атмосфере, одновременно инфантильной и зловещей. На меня это так подействовало, что я сфотографировал те безумные рисунки для моих друзей.

– Фотографии сохранились? – поспешила спросить Грейс.

– Возможно, они лежат вместе с бумагами от нотариуса.

Он встал и открыл ящик массивного буфета, стоявшего в глубине комнаты.

– Господин Фрейман, – продолжала Грейс, готовясь задать вопрос, ответа на который боялась сильнее всего, – вы знаете, куда уехал сын Браунера после продажи отцовского дома?

– К сожалению, не имею ни малейшего понятия.

В приглушенной атмосфере комнаты с низким потолком повисла тишина.

– А, вот бумаги от нотариуса. Так, сына зовут Лукас. А фотографии? Черт, куда я их задевал?

– Лукас.

Грейс впервые в жизни произнесла имя того, кто, возможно, был ее ангелом-хранителем.

После секундного замешательства она взяла себя в руки и ввела имя Лукас Браунер в поисковик Интернета. Как она и предполагала, никакого совпадения не обнаружилось. Ей оставался еще один вариант.

– Простите, мне нужно воспользоваться телефоном.

Старик поднял руку, как бы показывая, что она может делать всё, что захочет.

Грейс отошла в сторону и набрала контактный телефон местного полицейского участка, взятый в своем управлении. После прохождения идентификации и изложения причины своего звонка сотруднице, говорившей по-английски, она попросила у нее помощи в поисках адреса Лукаса Браунера. Очевидно, ее собеседница вводила сообщаемые Грейс данные в компьютер по ходу разговора, что вызвало у нее раздражение. Но таковы были правила, и ей следовало ожидать, что через несколько дней или даже часов ей перезвонят, чтобы задать вопросы относительно расследования, которое она ведет на немецкой территории.

– Мне очень жаль, инспектор Кемпбелл, – наконец заявила полицейская, – но последний известный его адрес – это тот, где вы сейчас находитесь. Ничего другого у меня нет.

– Как это возможно?

– Человек не нашел жилья или покинул страну.

Когда Грейс положила трубку, ее физическое состояние стало таким же угасшим, как огонь в камине. У нее больше не было никакого следа.

– Спасибо вам за помощь и прием, – заставила она себя произнести, не выказывая смятения.

– Я вижу, вы разочарованы, инспектор. Мне очень жаль, что больше ничего не могу для вас сделать, – признался старик, вынимая из буфета стопку бумаг. – Попытайтесь спросить в Гамельне, в отеле «Цур Бёрзе». Помню, сын Браунера прожил там несколько дней перед тем, как покинул город. Возможно, там о нем знают больше. Я говорю «возможно», потому что прошло почти пятнадцать лет…

Грейс записала название заведения, не питая на сей счет никаких иллюзий.

– А, вот, наконец, и фотографии! Я знал, что сохранил их. Странное ощущение, когда пересматриваешь их. Тогда еще была жива Амелия, – мрачно пробормотал он.

Грейс деликатно предоставила хозяину дома время совладать с чувствами и внимательно просмотрела переданные им ей снимки. Старик не сгустил краски. Комната Лукаса была попросту пугающей, увешанная старинными гравюрами с гримасничающими лицами и странными существами, полулюдьми-полузверями, с налитыми злобой глазами.

Она узнала сцены из «Красной Шапочки», «Мальчика с пальчик» и «Ослиной шкуры». Более внимательно рассмотрев фотографии, она заметила, что проиллюстрированы были только эти три сказки. Никаких следов «Белоснежки», «Спящей красавицы» или «Хансель и Гретель». Почему Лукас выбрал именно их? Просто любил или же персонажи этих сказок имели для него какую-то особую символику?