Дежурная администраторша с крашеными волосами как будто заколебалась. Создавалось впечатление, что она ищет ответ, как действовать в данной ситуации, но не находит.

– Пригласите, пожалуйста, если возможно… – настаивала Грейс с улыбкой.

– Э-э, да… Я позову господина Бравекода.

Менее чем через минуту к Грейс, протягивая руку, подошел мужчина лет сорока с небольшим, с коротко подстриженными светлыми волосами.

Инспектор нашла его очень элегантным в облегающем фигуру пуловере цвета морской волны и модных очках в золотой оправе.

– Нат Бравекод. Чем могу быть полезен? – спросил он на безукоризненном английском.

– Грейс Кемпбелл из национальной полиции Шотландии. Возможно, вы сможете мне помочь раскрыть одно очень необычное дело. Оно никак не затрагивает ваш музей, – поспешила добавить она, заметив озабоченную мину директора. – Могу я поговорить с вами наедине?

– Разумеется, пойдемте в мой кабинет. Спасибо, Герш, – поблагодарил он дежурную администраторшу, смотревшую на полицейского инспектора со смесью восхищения и страха.

Они прошли через первый зал, в котором огромное количество изображений излагало историю Крысолова. Каждый художник старался привнести свою ноту зловещности в то, что на первый взгляд казалось праздничным шествием. Дети были доверчивы и радостны, сам музыкант казался веселым и полностью сосредоточенным на своем инструменте. Но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить недобрый косой взгляд флейтиста, каким он смотрел на ближайшие жертвы, или же парализованное от страха лицо одного ребенка, сознающего, какая участь их ждет, и не способного предотвратить беду.

Чуть дальше внимание Грейс привлекли белые подставки, на которых были установлены залитые светом стеклянные колокола, а внутри них различные предметы, заинтересовавшие ее. В первом – старинная карта Европы; во втором – пара красных башмачков; в третьем – куча гравия.

– Что это такое? – поинтересовалась она, указывая на разнородную коллекцию.

– Наша постоянная экспозиция по легенде о Pied Piper, иначе говоря, Флейтисте. Мой кабинет там. Прошу…

– То, что меня интересует, находится здесь, – ответила Грейс, подходя к витринам. – Я ищу, в первую очередь, любую информацию, подтверждающую возможную историческую основу этой мрачной истории.

– А… не вы одна. – Директор хотел развить тему, но передумал. – Могу я вас спросить, какая связь между легендой?..

– И моим расследованием?

– Да, чтобы я мог быть более точен в своих разъяснениях.

– Это конфиденциальная информация. Мне, прежде всего, необходимо знать, есть ли в этой гамельнской легенде правда, и если да, в какой мере.

Мужчина поправил очки на носу.

– Ха… В этом-то весь вопрос. Я, даже после двух лет изучения данной темы, не составил себе на этот счет твердого убеждения. Главными источниками являются хранящийся в музее городской регистр 1384 года, где упоминается исчезновение детей, Люнебургский манускрипт, датируемый 1440–1450 годами, который вы видите и который привносит некоторые детали, и, наконец, акварель Августина фон Мёрсберга 1592 года, копия которой здесь представлена. Добавлю к вышеперечисленным историческим источникам эту плиту из старинных укрепленных ворот Гамельна, обычно менее известную туристам, которая показывает, насколько это событие за века превратилось для жителей города в настоящее наваждение.

Он присел на корточки перед установленной на подставке каменной глыбой бежевого цвета, высотой около метра, и провел пальцем вдоль выгравированной на ней готическими буквами надписи.

– «Эти ворота были возведены в год 1556, через двести семьдесят два года после того, как колдун увел из города сто тридцать детей», – перевел он.

Почти три века спустя горожане продолжали помнить эту трагедию, – подумала Грейс. – Как не увидеть в этом проявления коллективной травмы?

– А каково назначение предметов, выставленных в витринах?

– Это несколько игривое изображение всех гипотез, которыми историки пытаются объяснить, что же в действительности могло произойти с детьми 26 июня 1284 года.

Директор подошел к первому колоколу.

– Эта карта иллюстрирует теорию эмиграции. В то время Балтийский регион Восточной Европы был очень слабо заселен, и крупные землевладельцы тех территорий нуждались в рабочей силе. Поэтому они регулярно засылали в перенаселенные города Германии своих посланцев для вербовки свежей крови. Самые неимущие семьи не отказывались от продажи некоторых своих детей, чтобы пришлось кормить поменьше «лишних» ртов. Это могло произойти в Гамельне, причем не однажды. Можно себе представить, что странствующие вербовщики для привлечения внимания одевались в яркие одежды и играли на каких-нибудь музыкальных инструментах.

– Есть доказательства этой гипотезы? – спросила Грейс.

– И да, и нет. Конечно, в дальних уголках Прибалтики были обнаружены фамилии, сходные с распространенными в Гамельне. Но на самом деле такие фамилии широко встречаются во всех восточных областях. И данное объяснение, априори убедительное, очевидно, является ошибочным.

– Тем более что можно задать вопрос, почему жители Гамельна превратили это событие в трагедию, если, с одной стороны, эта практика, по вашим словам, была широко распространена, а с другой – жители были согласны отдавать детей.

– Совершенно верно.

– А красные башмачки?

– Это не обувь той эпохи, но они иллюстрируют несколько легкомысленную гипотезу. Вы что-нибудь слышали о пляске святого Витта?

– Нет…

– Речь идет о болезни, проявляющейся у детей от пяти до пятнадцати лет после заражения стрептококком определенного вида. Тот поражает нервную систему и провоцирует непроизвольные движения. В частности, спазмы мускулов торса, выкручивание рук и ног, что создает впечатление перманентного прерывистого и беспорядочного танца. В Средневековье полагали, что звуки флейты способны останавливать эти неконтролируемые спазмы…

Грейс задумчиво покачала головой.

– Стало быть, дети Гамельна одновременно заболели этой пляской святого Витта, а флейтист увел их неизвестно куда, пытаясь успокоить…

Директор пожал плечами.

– Вы мне возразите, что сто тридцать ребятишек, одновременно заболевших одной и той же болезнью в одном и том же городке, это немного слишком.

– Я не специалист в данном вопросе; возможно, в те времена эта болезнь была очень распространена, не знаю. Зато ни в одном из исторических текстов, рассказывающих об этом случае, я нигде не видела упоминаний о болезни или о лечебной роли флейтиста. Напротив, тексты, скорее, задают загадку: дети ушли, но никто не знает, куда и почему. Тон лаконичный, фатальный, никаких объяснений, только вопросы о непостижимом.

– Действительно. Остается гипотеза об эпидемии чумы, которая, будто бы, выкосила самых молодых, а музыкант в этом случае символизирует смерть, забирающую души малышей.