— Ну же, подтягивай, Пеппо! — сказал Паскуале, и мы снова запели.

Незваный гость

— Пеппо, взгляни, вот он лает, а вот машет хвостом. А вот как он схватит старушку за нос!

Паскуале, надев на руку черного пуделя, которого он сделал из кусочка козьей куртки, заставлял его щелкать пастью и вертеть хвостом, к шумной радости ребятишек, сидевших на полу, усыпанном стружками.

Мы работали в маленьком чулане за кухней. Наша хозяйка, кажется, гордилась нами. Еще бы, вся деревня перебывала на постоялом дворе, чтобы посмотреть, как мы делаем кукол. Рослые мужчины в шапочках с пером хлопали нас по плечам железными ладонями и одобрительно кивали головой, попыхивая резными трубками. Девушки в пестрых передниках хихикая заглядывали к нам с порога. От ребятишек просто отбою не было. Мы без труда растолковали им, что нам нужно, и они притащили нам кусочки лент, позументов, шерсти и даже полоску грубоватых кружев, утащенную, наверное, из сундука матери. Они встречали радостным воплем каждую новую головку. Я сделал маленького Пульчинеллу, сбира и Арлекина в черной масочке, а Паскуале — пуделя и красноносую старушку.

Через неделю у нас были готовы ширмы — легкие рамки, обтянутые полосатой домотканой материей.

Из-за этих ширм мы будем показывать наших кукол, надев их на руки.

— А знаешь, Пеппо, если в одном полотнище сделать четырехугольный прорез и поставить за ним табуретку, так мы могли бы показать и Нинетту и аббата, выпустив их на табуретку, как на сцену, — сказал Паскуале.

Так мы и сделали.

В воскресенье после обедни большая кухня постоялого двора была набита народом. Мужчины, громыхая сапогами, толпились у порога.

Тетушки, шурша крахмальными косынками, чинно рассаживались вдоль стен и расправляли свои пестрые передники. Ребята уселись на полу, впереди всех.

Мы поставили наши ширмы в угол и спрятались за ними. Добродушный парень, деревенский скрипач, запиликал на скрипке. Я выставил маленького Пульчинеллу над ширмой и заверещал. Мне ответили радостные крики ребят. Паскуале поднял руку с красноносой старушкой — и представление началось.

Никто, кроме хозяйки, не понимал по-итальянски, но разве трудно понять без слов нехитрые приключения Пульчинеллы? Кто не знает, как Пульчинелла ссорится со своей женушкой, дерется на дубинках с Арлекином, потом черный пудель хватает Пульчинеллу за нос и рычит и треплет его над ширмами; наконец, приходит сбир и ведет Пульчинеллу к маленькой виселице, но плут ловко накидывает петлю на шею сбира, опять хохочет, визжит и раскланивается так, что его белый колпачок мотается во все стороны над горбатым носом.

Ребята смеялись и вопили от восторга. Взрослые молчали. «А вдруг им не понравились наши марионетки?» подумал я и выглянул в щелку. Лица у взрослых были довольные, улыбающиеся.

Мы подняли четырехугольный лоскут, закрывавший вырез в полосатой материи, и Паскуале вывел на табуретку моего большого Пульчинеллу. Накануне я вырезал два деревянных шарика, пропустил сквозь них по нитке и привязал каждую нитку одним концом к руке куклы, а другим — к маленькой палочке. Паскуале вел Пульчинеллу левой рукой, а правой двигал этой палочкой. Шарики взлетали вверх, и казалось, что Пульчинелла перебрасывает их с руки на руку. «Гоп!» кричали ребята хором, когда шарики взлетали кверху. «Гоп-гоп-гоп!» —когда они быстро мелькали над головой куклы.

Потом я вывел нашего пузатого аббата. Он прикладывал ко рту бутылочку, приплясывал и припрыгивал то на одной ноге, то на другой, наконец споткнулся и упал, тяжело дыша (я дергал его за грудную нитку). Все засмеялись, заговорили, задорный голос выкрикнул что-то веселое, и ему ответил громкий смех. Тогда аббат вскочил, повертел своей круглой головой во все стороны, будто озираясь, и вдруг, топоча ножками, бросился наутек. Опять грянул хохот.

Потом Паскуале вывел Нинетту. Она была теперь хорошенькая в черном корсаже с белыми рукавами, в пестрой юбочке с розовым передником и в крошечной шляпе с пером, какие носят тирольки. Она вышла и поклонилась. Зрители зашумели и стали проталкиваться поближе, вытягивая шеи: Нинетта всем понравилась. Скрипач ударил смычком и заиграл бойкий тирольский танец. Проходя по деревням, мы видели однажды, как танцуют тирольские девушки. Паскуале заприметил все: и как они топчутся на месте, и как кружатся, подобрав юбочку, и как машут рукой. Теперь маленькая Нинетта исполняла все это так ловко, что зрители радостно вскрикивали при каждом бойком коленце. Ребята хлопали в ладошки, отбивая такт. Танец кончился, — все закричали, и скрипач снова заиграл, и снова заплясала Нинетта. Ее танец решил нашу судьбу, она завоевала нам друзей. Я опустил лоскут над вырезом в знак того, что представление окончено, и вышел из-за ширмы, ведя с собой моего большого Пульчинеллу. Он нес в руках деревянную коробочку и протягивал ее зрителям. Монеты так и посыпались в нее.

Мужчины вынимали длинные вязаные кошельки и рылись в них заскорузлыми пальцами. Не одна тетушка подняла свою пеструю верхнюю юбку, чтобы вытащить из кармана нижней запрятанную там монетку. Ребята просто бесновались, они цеплялись за передники матерей, вопили и требовали, чтобы им дали монетку. Они бросали свои монетки в коробочку Пульчинеллы, и Пульчинелла в благодарность кивал им головой.

Поверите ли вы, что коробочка сразу наполнилась, и в ней оказалось больше серебра, чем меди? Я выгреб монеты в карман, а Паскуале вывел с коробочкой Нинетту. Девушки осторожно сажали ее к себе на колени и поправляли ей косыночку, но испуганно взвизгивали, когда Паскуале, дернув нитку, заставлял Нинетту повернуть головку или брыкнуть ножкой.

Хозяйка готовила угощение — пироги и пиво в глиняных кружках.

— Поешь пирога, Пеппо! — крикнула она мне и вдруг поперхнулась, нечаянно взглянув на дверь.

Там, на пороге, скрестив руки, стоял кто-то высокий и черный. Я узнал незнакомца, встреченного на дороге. Кто его знает, когда он пришел? Никто ведь не оглядывался на дверь.

Все замолчали. Высокий шагнул в комнату, оглядел всех жесткими, недобрыми глазами и вдруг вырвал из рук одной девушки Нинетту и злобно швырнул ее в угол. Потом заговорил быстро-быстро, нагнув голову и выставив подбородок, заговорил противным, деревянным голосом, будто аист затрещал. Он показывал на ширмы и на кукол, зловеще потрясая пальцем. Злая судорога дергала его щеку.

Потом его рука метнулась к окну, где в лучах заката виднелась церковь, потом он вскинул обе руки кверху, будто кто-то дернул его за нитки, и заголосил, закатив глаза. Казалось, он призывает гром небесный ударить в нас сквозь бревенчатый потолок.

Женщины стали сморкаться в углы