тряпицу, и, возвратясь, отдал синьору Гоцци несколько монет.

— Мало! — сказал синьор Гоцци, пересчитав деньги. — Отнеси в заклад вот это! — Он вынул из кармана золотые часы и снял кольцо с пальца.

Анджело замахал руками и сказал, что эти вещи он не отнесет закладчику.

— Молчи, старина! Ты знаешь, я всегда плачу мои долги! — ответил Гоцци и выпроводил старика за дверь.

Ему пришлось много платить в то утро. Сначала пришла тетка Теренция. Я спрятался в чулан старого Анджело и слышал, как дядя Джузеппе бранился с ней. Она опять поминала приходскую книгу и грозилась, что будет жаловаться судье. А судья, наверное, засудит людей, сманивших ребенка у приемной матери! Наконец синьор Гоцци заплатил мое жалованье за то время, что я жил у дяди Джузеппе, и еще за полгода вперед, чтобы она оставила его в покое. Тетка Теренция ушла. Еще полгода я мог не возвращаться домой! Но куда я денусь, если дядя Джузеппе не возьмет меня к себе? Куда денемся мы с Паскуале? Мы были теперь одни на свете.

Потом пришел Мариано, грубый, злой, с красными глазами и опухшим лицом. Он рассказал, что сегодня утром сбиры побывали в балагане. Хорошо, что там был один Якопо. Они спрашивали его, правда ли, что вчера в балагане показывали куклу аббата Молинари и что кукольник Мариано скрывает у себя подкидыша — беглого слугу его преподобия. Якопо сказал, что он ничего не знает, притворился, что он глух и слеп. А со старика что возьмешь? Они ушли, но обещались прийти еще раз, когда сам хозяин будет в балагане!

— Воля ваша, синьоры, я уезжаю из Венеции! Меня ждут в Падуе, чтобы переправить сначала в Тироль, а потом в Баварию. Лиза и Пьетро сейчас разбирают балаган, а ящики с куклами уже погружены в лодку. Если сбиры все-таки поймают меня, я им прямо скажу, синьоры, что этих мальчишек привели ко мне вы, а я их прежде и в глаза не видел! И куклу аббата показывали они, а вовсе не я. Я ничего не знаю! Мне обещали выручку с десяти представлений — вот и все. А где эта выручка? Приходится удирать, спасая шкуру!

Синьор Гоцци откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. А дядя Джузеппе хлопнул ладонью по столу и сказал, пристально глядя на Мариано:

— Вы получите деньги за пятнадцать представлений, Мариано, но вы постараетесь не попасться сбирам. А если попадетесь, вы не скажете им ни слова ни про меня, ни про синьора Гоцци. Кроме того, вы увезете с собой обоих мальчишек.

Мариано дернул головой.

— Да на что мне ваши мальчишки? Пропади они совсем — я не пожалею!

— Джузеппе будет вырезывать вам кукол, а Паскуале управлять нитками. Стоит вам уехать отсюда — никто уж не спросит вас о них. Решайтесь. Иначе вы не получите деньги.

Глаза Мариано забегали, он мял в руках шапку. Наконец решился.

— Ладно. Будь по-вашему. Возьму с собой мальчишек! — Он мрачно посмотрел на нас и зажал в руке кошелек, который ему протянул синьор Гоцци.

Синьор Гоцци не взглянул на нас, когда мы уходили. Он опять откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. А ведь мы с Паскуале так любили его! Джузеппе кивнул нам головой на прощанье.

Старый Анджело остановил Мариано на пороге:

— Ты откуда отчалишь? От Рыбачьей пристани? Ага! — сказал он тихонько и запер за нами дверь.

Мы пошли по улице, еле поспевая за быстрым шагом Мариано. Он долго водил нас глухими переулками, где было мало народа, и подозрительно выглядывал из-за каждого угла, прежде чем перейти улицу. Наконец он привел нас на какой-то двор, где лежали корабельные доски, и, оставив там, ушел. Мы ждали долго, но вот он вернулся и вывел нас на берег, заваленный бочками, ящиками и тюками пеньки. У берега стояла рыбачья барка. Загорелый мужчина в рваной рубашке крепил парус. Мариано свистнул. Мужчина махнул ему рукой.

— Идите! — Кукольник боязливо оглянулся на берег, прежде чем шагнуть в воду. Оглянулись и мы. И тут мы увидели, что по берегу между ящиков и бочек к нам пробирается старый Анджело.

— Подождите! — крикнул он дребезжащим голосом. Старик совсем запыхался. В руке у него был узелок.

— Я принес им лепешек на дорогу! — громко сказал он Мариано. — И письмо от синьора Гоцци к синьору Рандольфо в Баварию. Если будете там, Мариано, отведите мальчишек к нему! Чего только не выдумает наш молодой господин!

Он сунул мне в руки узелок и шепнул: «Там в тряпочке — два червонца!» — а потом повернулся и заковылял прочь.

Мариано уже нетерпеливо звал нас на барку.

Мы вошли по колено в воду и, ухватившись за веревку, влезли на пахнущий смолой борт.

Мариано приказал нам усесться на дно барки так, чтобы наши головы не были видны над бортом, и не откликаться, если нас позовут с берега. Тито, хозяин судна, прикрыл старым парусом ящики с куклами и ушел с Мариано. Мы остались одни.

Был полдень. Все спало на берегу и на соседних судах. Солнце нещадно припекало нам головы. Мы раздвинули два ящика, натянули между ними парусину как покрышку и забрались в тень. Узелок, принесенный Анджело, привлекал наше любопытство, и мы развязали его.

Тут был довольно большой кусок хлеба, три сухие лепешки и маленький зеленый кошелек, в котором блестели две золотые монеты. Хлеб был от Анджело, червонцы — от синьора Гоцци. Они показались нам огромным богатством!

— Он добрый, — сказал Паскуале, — он все-таки вспомнил о нас, и мы теперь настоящие богачи! Я знал, что все будет хорошо!

Письмо синьора Гоцци, завернутое в серую бумагу, лежало между хлебом и лепешками. На одной стороне его было мелко написано: «Господину Рандольфо Манцони, капельмейстеру придворного театра в Регенсбурге, в Баварии», а с другой — стояла большая сургучная печать. Нам очень захотелось узнать, что написал синьор Гоцци синьору Манцони. Я осторожно просунул лезвие ножа под печать, отлепил ее от бумаги и развернул пакет. Мы прочли по складам мелкие строки письма. Вот что там было написано:

Высокородный господин, мой дорогой друг!

Прошло уже много лет с тех пор, как мы с вами расстались, но сердце мое всегда радовалось, когда до меня доходили слухи о вашей славе и почестях, которыми вас удостоили в Баварии. Я