Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минут через двадцать допроса Аристарх, наконец, расплывается в довольной улыбке и говорит:
— Ты у меня умница, Никуля. Идём, представлю тебя всем.
Он по-хозяйски кладёт мне руку на талию и не собирается её убирать. И это хорошо, потому что я вновь заряжаюсь его силой и уверенностью.
Мы ходим из отдела в отдел, переезжаем с этажа на этаж и к концу нашего обхода у меня уже не на шутку гудят ноги. А спина буквально горит от прожигающих взглядов новых коллег. Во многих кабинетах — настоящие мастодонты, гораздо старше меня. Конечно, им не нравится, что между ними и шефом будет стоять буфер в лице девчонки-недоучки. И пусть в глаза мне никто не говорит гадостей, но за глаза — точно скажут и очень много. Я уже видела на одном из мониторов видео с аукциона. И мать Аристарха о нём говорила. Представляю, какое мнение теперь у всех этих людей обо мне.
Впрочем, не все стесняются высказаться в глаза. Та же Мила, стоит мужу отвлечься на звонок, хватает меня под руку и отводит к окну в общем коридоре.
— Глянь вниз, — говорит она, подталкивая меня к огромной панорамной раме, такой прозрачной, что кажется, шагни вперёд и полетишь с головокружительной высоты.
— Зачем ты мне это показываешь? — пячусь назад. Терпеть не могу высоту.
— Чтобы ты знала, откуда будешь падать.
Хмыкаю, выдерживая её взгляд:
— С чего ты взяла, что буду?
Она меряет меня презрительным взглядом:
— С того, что он поиграется с тобой и бросит, — выплёвывает она. — Дешёвка!
На мою талию ложится мужская ладонь, меня уверено прижимают к горячему сильному телу.
— Вы ошиблись, Мила, — ехидно произносит Аристарх. — Ника очень дорога. Особенно — мне.
Он снова уводит меня в кабинет, и когда мы остаёмся одни, я вскидываю брови и, глядя ему прямо в глаза, говорю:
— Ты забыл добавить: Ника — дорогая игрушка.
Сейчас мне с ним проще устанавливать зрительный контакт. Он сидит в кресле, а я стою перед ним между его ног. Руки Ресовского лежат на моих бёдрах, он смотрит на меня снизу вверх, в кои-то веки.
Но ухмыляется так ехидно, будто это он возвышается надо мной. Будто я вынуждена заглядывать ему в лицо. Хотя, отчасти, так и есть.
Рука нахально ползёт вверх, задирает край пиджака, забирается под топ и начинает гулять по линии пояса брюк.
— Сахарок, — говорит он при этом совершенно спокойно, — я хочу, чтобы ты запомнила: я парень простой. Говорю обычно то, что хочу сказать. Без подтекстов и двойных смыслов.
Я фыркаю.
— Ага, а кто мне вещал недавно про акулу бизнеса? Простаков среди вас нет. Их сжирают, едва те вылупились.
Довольно щурится, ведёт рукой вверх, посылая рой мурашек по коже. И пробуждая совсем не те, что мне нужно сейчас, мысли.
— Ты умна, моя сладкая, — почти мурлычит он и, наконец, тянет на себя и усаживает на колени. — Но случилось так, что ты действительно мне дорога. Очень. И речь совсем не о деньгах. В этом плане ты бесценна.
Аристарх одну за другой вытаскивает шпильки из моей причёски, и когда тяжёлая волна падает мне на плечи — его глаза вспыхивают дьявольским огнём. Пугая и будоража одновременно.
— И давно ты это понял? — не произношу, а выдыхаю я. Потому что говорить становится всё сложнее.
— Когда мне сказали, что тебя забрали люди Ката, — он вдруг порывисто прижимает меня к себе, кладёт руку мне на затылок, путаясь в волосах. — Я уже готовился отбивать тебя у них.
— И что, — замираю я, вдруг осознавая, что услышала сейчас признание, настоящее, потому что с таким лицом и с такими глазами, не играют, — ты бы бился за меня?
— До последней капли крови, — отвечает, не задумываясь. — Даже, если бы был тебе не нужен.
Меня пронзает. Это… это слишком много… Потому что человек готов отдавать, ничего не требуя взамен. Я не могу теперь думать о нём плохо, ненавидеть, динамить. Потому что — как?
Даже если я не нужен тебе…
Я тянусь, касаюсь шелковистых волос, ерошу их. Солнце вплетает в его кудри ниточки золота, отражается в глазах. И они наливаются тёплым светом, словно тёмный янтарь.
Аристарх сейчас просто ошеломительно красив.
Его ладони добираются до моей груди и накрывают её, чуть сминая через тонкое кружево лифчика.
За поцелуем я тянусь первая. Но не умею — лишь вожу губами по губам.
Он ласково усмехается, перемещает руки и на талию, сжимая посильнее и притягивая ближе.
— Знала бы ты, Сахарок, как мне нравится тебя учить. Итак, урок первый — поцелуй…
Он приникает к моим губам, как жаждущий — к источнику живительной влаги. Показывает, что значит целоваться взахлёб. До нехватки кислорода. Я цепляюсь за лацканы пиджака, чтобы не уплыть, не улететь, удержаться. Чувствовать хоть какую-то опору. Потому что меня уносит. Бабочек в животе нет. Но есть — рыжий пушистый котёнок. Он наполняет всё моё существо трепетными вибрациями своего мурчания. Я мурчу вместе с ним.
Аристарх отрывается и смотрит на меня ошалело, взъерошенный и очень ручной.
— Время, — произносит хрипло, — я помню, Сахарок. Долбанное время.
Он упирается лбом в мой лоб.
А я понимаю — нафиг принципы. Прошлое — в прошлом. Я навсегда сохраню светлую память о Вадиме. Но разве он хотел, чтобы я страдала? Я буду жить, улыбаться, смеяться. Ведь ему так нравился мой смех… В этот момент я окончательно прощаюсь с прошлым, готовая раскрыться настоящему и принять его таким, какое есть.
Ведь вот оно — с сияющим взглядом, сумасшедшими поцелуями, красивыми руками.
Моё до последней капли крови.
— Поехали домой, — шепчу я, обнимая его.
— Что так? — Аристарх вскидывает брови.
— Кажется, я только что
