До самого последнего момента Сара ни о чем не подозревает. Охранник подходит сзади и заламывает ей руку за спину. Из-под пальто выпадают два журнала. Сара вырывается и кричит. Все замирают: кассирша, жующая розовую жвачку, служащий на лесенке, выкладывавший товар, мясник, резавший ветчину…

Мои пальцы обжигает замороженная куриная корма. Я не помню, как вытащил ее из холодильника. Протиснувшись сквозь очередь, я протягиваю ее кассирше.

– Сара, я же просил подождать меня.

Охранник в замешательстве.

– Простите. У нас не было корзинки.

Я залезаю Саре в карман, достаю шоколадные батончики и выкладываю их перед кассой. Потом поднимаю с пола журналы и обнаруживаю у нее за поясом пачку печенья.

– Она пыталась их украсть, – возражает охранник.

– Она просто их держала. Уберите от нее руки.

– А кто вы такой, черт возьми?

Я вытаскиваю значок.

– Человек, который может привлечь вас за насильственные действия, если вы ее не отпустите.

Сара залезает под пальто и достает из внутреннего кармана пачку чаю. Потом ждет, пока кассир пропустит покупки через кассу и сложит в пакет.

Я беру покупки, она выходит следом за мной через автоматические двери. Нас перехватывает менеджер.

– Отныне вход сюда для нее закрыт. Я не хочу, чтобы она приходила снова.

– Она платит – она приходит, – говорю я, отодвигая его и выходя на солнечный свет.

В какой-то момент мне кажется, что Сара сбежит, но она поворачивается ко мне и протягивает руку за пакетом.

– Не так быстро.

Она скидывает пальто, оставаясь в шортах цвета хаки и футболке.

– Оно тебя выдает, – показываю я на пальто.

– Спасибо за совет. – Она пытается выглядеть крутой.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

Она не хочет. Она думает, что я прочитаю ей нудную лекцию о том, что воровать из магазинов грешно, и оставлю в покое.

Я поднимаю пакет.

– Если хочешь получить вот это, тебе придется выпить.

Мы идем в кафе за углом и садимся за столик на улице. Сара заказывает банановый коктейль, потом углядывает булочку. Глядя, как она ест, я тоже чувствую голод.

– Мы с тобой встречались несколько недель назад.

Она кивает.

– Где?

Она бросает на меня странный взгляд.

– Со мной случилось несчастье. И я кое-что забыл. Я надеялся, что ты поможешь мне вспомнить.

Сара смотрит на мою ногу.

– У вас что-то вроде амнезии?

– Что-то вроде.

Она откусывает еще один кусочек булочки.

– Зачем я с тобой встречался?

– Вы хотели узнать, отрезала ли я когда-нибудь у Микки волосы и считала ли деньги в ее копилке.

– Я объяснил, зачем мне это нужно?

– Нет.

– А о чем еще мы говорили?

– Не знаю. Думаю, о какой-то ерунде.

Сара смотрит на свои ботинки, ковыряя носком ножку стула. Солнце высокое и яркое – это его последний привет накануне зимы.

– Ты когда-нибудь думаешь о Микки? – спрашиваю я.

– Иногда.

– И я тоже. Полагаю, у тебя сейчас много новых друзей.

– Да, есть, но Микки была другой. Она была как… как неотъемлемая часть.

– Ты хочешь сказать – неотъемлемая.

– Да, как сердце.

– Но это не совсем то, что «неотнемлемая часть».

– Хорошо, как рука… что-то важное. – Она допивает коктейль.

– Ты видишься с миссис Карлайл?

Сара водит пальцем по оправе очков, стирая капельки пены от коктейля.

– Она живет все там же. Мама говорит, что ее бы кондрашка хватила, если бы ей пришлось жить там, где кого-то убили, но я полагаю, у миссис Карлайл есть причины остаться.

– Какие?

– Она ждет Микки. То есть я-то не говорю, что Микки вернется. Просто думаю, что миссис Карлайл хочет узнать, где она. И поэтому она каждый месяц ездит к нему в тюрьму.

– К кому?

– К мистеру Уэйвеллу.

– Она к нему ездит?

– Каждый месяц. Мама говорит, что в этом есть что-то нездоровое. Может кондрашка хватить.

Сара протягивает руку через стол и поворачивает мое запястье, чтобы взглянуть на часы.

– У меня будет куча неприятностей. Можно забрать покупки?

Я протягиваю ей полиэтиленовый пакет и десять фунтов.

– Если еще раз поймаю тебя на воровстве, заставлю целый месяц мыть полы в супермаркете.

Она строит гримасу и исчезает, неистово крутя педали своего велосипеда, унося пальто, пакет с едой и мою замороженную куриную корму.

При мысли о том, что Рэйчел Карлайл навещает Говарда Уэйвелла, меня бросает в дрожь. Педофил и скорбящий родитель – так быть не должно, не положено, но я знаю, почему она это делает. Рэйчел хочет найти Микки. Она хочет вернуть ее домой.

Я помню нечто, о чем она рассказала мне довольно давно. Ее пальцы на коленях сплетались в мучительной борьбе, пока она вспоминала, какой у них с Микки был ритуал. «Даже на почту», – говорили они, обнимаясь на прощание.

– Иногда люди не возвращаются, – сказала Рэйчел. – Поэтому всегда надо прощаться, как следует.

Мать пыталась сохранить в памяти каждую деталь жизни дочери – ее одежду, игры, в которые она играла, песни, которые пела, то, как она хмурилась, когда говорила о серьезных вещах, и особый смех за столом, от которого молоко текло у нее из носа. Рэйчел хотела запомнить тысячи незначительных деталей, мелочей, которые расцвечивают любую жизнь – даже такую короткую, какая была у Микки.

Мы встречаемся с Али в кафе, и я передаю ей слова Сары.

– Вы ведь поедете на свидание с Говардом, сэр?

– Да.

– А он мог послать требование о выкупе?

– Только если ему кто-то помог.

Я знаю, о чем думает Али, хотя она ничего и не говорит. Она согласна с Кэмпбеллом. Любое приемлемое объяснение тянет за собой словечко «фальшивка», особенно то, которое предполагает возможность освобождения Говарда из тюрьмы.

По пути в тюрьму «Уормвуд-Скрабз»[38]мы проезжаем под трассой Вестуэй[39]и поворачиваем на Скрабз-лейн. На площадках девочки-подростки играют в хоккей, а мальчики-подростки сидят и смотрят, завороженные видом синих плиссированных юбок, которые развеваются вокруг тонких гладких ног с грязными коленками.