А фраза: «Милостивый государь! Если вы откажетесь, я буду считать, что ваша совесть не чище этой грязной речушки! И постараюсь все сделать, чтобы ваш постыдный поступок стал достоянием культурной общественности и должным образом освещен в средствах массовой информации! К барьеру, сударь!»

Давно известно, что чем больше глупости – тем больше доверия. Особенно у женщин, а артисты по психологии – больше женщины, чем мужчины. Главное, одеть глупость красиво – мясник рубит мясо в замызганном фартуке, а улану-кирасиру-кавалергарду подавай эполеты, аксельбанты… Одно смущало: зачем это надо заказчику? Что-то в этом угадывалось нечистое. Если проучить молодчика – проучишь ли? Разозлишь скорее и ожесточишь. Потом отыграется на беззащитном, боком кому-то выйдет наше смехачество.

Успокоило телевидение – в «Чрезвычайном происшествии» поведали, что жена заказала мужа, а дочка – маму, дабы завладеть жилплощадью, и наш розыгрыш предстал легким табачным дымком в сравнении с лесным пожаром.

Два дня ушли на рекогносцировку. Настя купила новые штаны – «бермуды», потому что: «Я согласна, но мне совсем не в чем идти!» Эдик, вступив в соперничество с Д., украсил шею золотой цепью, напоминающей строгий ошейник для собак, который почему-то чаще встречается на бульдогах, и стал отчасти похож на эту породу четвероногих. Дуэлянт Гена вкинул в Интернет стих. Мне, как коллеге по перу, он прочитал лично и снисходительно. Запомнилось «Холодила сталь ствола…», а что холодила – не помню. Накануне я высматривал в телевизоре прогноз погоды, с надеждой, что пойдет дождь и наша затея отменится. Погода, как назло, благоприятствовала.

Выехали загодя на двух машинах. На «Газели» – туда впихнулись все, и «Лексусе» – он должен был послужить приманкой. Предполагалось, что Настя скажет: «Я машину свою оставила с той стороны». «Газель» была белого цвета, «Лексус» – черного.

– Как представители темных и светлых сил, – сказал я Икс Игрековичу.

– Тут всё серое, – ответил режиссер. Он был мрачен, что сказывалось на артистах – они переговаривались редко и негромко, как у постели больного.

Со Стромынки повернули направо, проехали мимо трамвайного парка…

– Вон видите закрытые окна! – показал я. – Это тюрьма.

– Где? Где?! – живо откликнулись пассажиры.

– Проехали… Ну, ничего, может быть, еще увидите окна… с той стороны.

– Типун тебе на язык! – сказал Эдик.

Впереди забелел новым фасадом электроламповый завод. Год назад подвозил меня восточный человек. Я говорю: «А это – электроламповый завод!» Он говорит: «Знаю. Меня отсюда выгнали… с первого этажа. Мы пирожные делали… вкусные. Сейчас вот извозом занимаюсь». «В Москве давно?» – спросил я, сочувствуя. «Двенадцать лет… жена, две дочки в школу ходят – семью кормить надо».

А вот и мост горбатится над тихой грязной речушкой, в которую почему-то частенько ныряют, сбив парапет, автомобили. Загадочная речушка… и путь у нее по Москве не простой: мимо сумасшедших домов, мимо тюрьмы, мимо секретных заводов и несекретных, мимо технического университета и Андроньевского монастыря, мимо суда, где приговаривали диссидентов, и библиотеки иностранной литературы, мимо сталинской высотки и – прям в Москву-реку! И все тихо, незаметно, укромно, словно стесняясь… Надо бы, конечно, сказать, что в сумасшедшем доме, что слева, побывал Есенин, а в том, что справа, в XIX веке жил легендарный юродивый Корейша, упомянутый в «Женитьбе Бальзаминова», что умные люди, прежде чем какое дело делать, к Ивану Яковлевичу в сумасшедший дом посоветоваться едут. А на крышу авиационного завода выводили на прогулку наших легендарных авиаконструкторов, когда они там в шарашке работали. Непростая речонка… Чего вокруг нее только нет! Даже «Рособоронэкспорт», чего я никак понять не могу! Как это: российская оборона и – на экспорт? Раньше американцев, продававших оружие, называли в газетах: «Торговцы смертью», а мы, значит, продаем свою оборону? Тихая реченька… если однажды всплывет подводная лодка, я не удивлюсь! Если приземлится… приводнится летающая тарелка, скажу: «А где же еще!» Тем белее, что на ее берегу музей академика Сахарова в бывшем отделении милиции, а на другом – казармы, в которых солдаты, как и в XIX веке, спят на двухъярусных койках! Какая еще река знает столько тайн, сколько наша скромница Яуза? А ведь я забыл упомянуть Лефортово! И еще одну психбольницу в милом памятнике архитектуры неоклассического стиля, где во времена моего детства лечили алкоголиков, а теперь…

День клонился к закату… Какая красивая, манящая, успокаивающая и растиражированная, почти пародийная фраза. Как он клонился, куда? Это солнце на небосклоне сползает в горизонт, а день – истаивая, сереет, темнеет, будто костер, что превращается в золу.

Наш денек еще горел, но краски по-вечернему сгустились, зарумянились стены домов, как девичьи щечки…

Мы припарковались. Посидели, взглядывая на часы. То ли шпионы, то ли контрразведчики… Советский кинематограф пятидесятых годов приучил детвору, что мужчина в плаще и шляпе обязательно шпион! И мы, пяти-шестилетние дурачки, ходили следить. «Пойдем следить за шпионами?» – говорил кто-нибудь постарше, и мы шли. Благо рядом были министерства – наркоматы, как мы их называли по старинке, вооружения, авиации, ЦСУ – Центральное статистическое управление, главная военная прокуратура и штаб ПВО, где во дворе ходил автоматчик, потом – солдат со штыком на ремне, потом без штыка, а сейчас – вообще никого нет, и вид такой, будто туда все-таки попала какая-то бомба. В общем, объектов для шпионов было много. Иногда шпион поворачивался и посылал нас матом. Но чего же еще ждать от вражеского агента? Насладившись и возбужденно нашептавшись: обсуждая, как он повернулся по-шпионски, как он вошел в телефонную будку и оглянулся по-шпионски, какой у него точно шпионский портфель – «Я такой в кино видел!» – доказывал кто-то, мы шли по домам, откликаясь на зов матерей и бабушек: «Саша, домой!», «Витя, обедать!».

– Мы прям как контрразведчики, – сказал я.

Икс Игрекович посмотрел на меня, перевел взгляд на Гену.

– Мобильник держи включенным, наушник не вынимай, – напомнил ему. – А вы, – повернулся к якобы эмигранту и Раисе, – как только Настя с гостем вступят на мост – сразу за ними, дистанция – пять метров!

– Так точно! – по-военному ответил бывший псевдоэмигрант, по паспорту – Олег Борисович, умудрившийся сыграть почти в полусотне фильмов и остаться неизвестным.

Раиса – надежный товарищ, но и она опростоволосилась на довыборах в Госдуму: на встрече кандидата с избирателями изображала старушку жалостливую. Телевидение снимало встречу, а у нее в самый ответственный момент зазвонил мобильник! Так она в сердцах плюнула, достала «Мальборо» и закурила!

Водитель включил приемник, и в воздухе задрыгались чужеродные звуки.

– Выключите, пожалуйста, это дерьмо! – сказал, поморщившись, Икс Игрекович.

И верно – по России гастролирует ансамбль «Березка» из Японии: японки в кокошниках, японцы в косоворотках, а тут!..

Тишина с каждой минутой все больше напрягалась. Я вспомнил, как пацаном 1 Мая на Сретенке взбежал на трибуну, что устанавливалась у 610-й школы, и в оставленный без присмотра микрофон стал приветствовать демонстрантов: «Да здравствуют наши славные рабочие!» Демонстранты, праздничной колонной шедшие к Красной площади, отзывались: «Ура!», я кричал: «Да здравствует Уланский переулок и дом 13!» «Ура!» – отзывались демонстранты, шедшие с транспарантами, портретами вождей и цветами. «Да здравствует Витя!» – крикнул я. «Ураа-а!» – отозвались демонстранты, а ко мне бросились две прыткие фигуры, я – наутек. Проходными дворами, в свой двор, на черный ход, дверь подпер доской. Сердчишко колотится, а мимо бегают: «Где он?! Где он?!»