Он умолк, явно ожидая, что Хедли прервет его.

К ней наконец вернулся дар речи:

— Вообще‑то я не очень хорошо танцую.

— Знаю! — улыбнулся папа. — Я тоже. Но для Шарлотты это очень важно, а сегодня ее день, так что…

— Ладно… — Хедли часто‑часто заморгала.

— Ладно?

— Ага.

— Ну замечательно! — Папа начал чуть покачиваться на каблуках, празднуя неожиданную победу. — Шарлотта очень обрадуется.

— Это прекрасно.

Хедли не могла скрыть горечи в голосе. Она чувствовала себя опустошенной, весь ее боевой дух внезапно куда‑то улетучился. Она же сама этого хотела. Не желала иметь ничего общего с папиной новой жизнью — и теперь эта жизнь действительно начинается без нее.

Беда в том, что дело уже не только в Шарлотте. Через девять месяцев у папы будет еще один ребенок. Может быть, дочка.

А он даже не удосужился ей рассказать об этом.

Точно так же больно ей было, когда он ушел, и потом — когда Хедли впервые услышала о Шарлотте. Но на этот раз Хедли словно неосознанно приветствовала эту боль, вместо того чтобы убегать от нее.

В конце концов, одно дело — убегать, когда тебя догоняют и упрашивают вернуться, и совсем другое — убегать, когда ты никому не нужна.

8:17

по Североамериканскому восточному времени

13:17

по Гринвичу

ВЧЕРА В САМОЛЕТЕ они с Оливером грызли крошечные крендельки, и он так долго молча рассматривал ее профиль, что Хедли в конце концов не выдержала:

— Ты что?

— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Она нахмурилась:

— Этот вопрос обычно задают четырехлетним детям!

— Не обязательно. Каждый должен кем‑то быть.

— А ты кем хочешь быть?

— Я первый спросил!

— Космонавтом, — ответила Хедли. — Балериной.

— А если серьезно?

— Считаешь, я не смогу стать космонавтом?

— Можешь даже стать первой балериной на Луне.

— Я думаю, у меня еще есть время, чтобы выбрать дело всей жизни.

— Справедливо, — заметил Оливер.

— А ты? — поинтересовалась Хедли, ожидая от него услышать очередную шуточку — например, название какой‑нибудь воображаемой профессии, связанной с его таинственной научной работой.

— Я тоже не знаю, — тихо ответил он. — Пока не решил. Только не юристом.

— А что, у тебя папа юрист?

Оливер промолчал, мрачно уставившись на крендель, который держал в руке.

— Ладно, не важно, — произнес он наконец. — Кому это вообще надо — о будущем думать?

— Не мне, — откликнулась Хедли. — Мне на несколько часов‑то вперед заглядывать не хочется, не то что лет.

— Вот поэтому в самолете так здорово. Сидишь себе, и никакого выбора. Хедли улыбнулась:

— Не так уж здесь и плохо.

— Точно, неплохо, — согласился Оливер, забрасывая в рот последний кренделек. — Собственно говоря, прямотаки здорово. Ни на какое другое место не променял бы.

Папа беспокойно расхаживал взад‑вперед в полутемном коридоре и то и дело вытягивал шею, поглядывая на лестницу в подвал — не идет ли Шарлотта. Он волновался, как подросток, явившийся на первое в жизни свидание. Хедли вдруг пришло в голову: может, именно таким он и хотел стать, когда вырастет? Мужем Шарлотты. Отцом ее ребенка. Человеком, который проводит Рождество в Шотландии, а летний отпуск — на юге Франции, обсуждает искусство, литературу и политику за изысканным обедом и бутылкой хорошего вина.

Странно, что все так обернулось. Он ведь чуть было тогда не отказался от поездки. Хотя работа — мечта, все же четыре месяца — слишком долго. Мама сама его уговорила. Твердила, что он всегда к этому стремился, что пожалеет, если упустит такую редкую возможность. Останься он дома, не познакомился бы с Шарлоттой.

И тут, словно в ответ на невысказанные мысли, по лестнице поднялась Шарлотта, разрумянившаяся, в своем великолепном платье, только уже без вуали. Каштановые локоны спадали на плечи, она словно скользила по воздуху — прямо в папины объятия. Пока они целовались, Хедли отводила глаза и смущенно переминалась с ноги на ногу. Наконец папа отстранился от Шарлотты и широким жестом указал на Хедли.

— Шарлотта, я хочу офицально вас познакомить.

Прошу — моя дочь! Шарлотта, сияя улыбкой, крепко обняла Хедли.

— Я так рада, что ты все‑таки успела!

От Шарлотты пахло сиренью — то ли духами, то ли букетом, который она держала в руках. Попятившись, Хедли заметила обручальное кольцо у нее на пальце — камень раза в два больше, чем у мамы. (Хедли до сих пор еще иногда тайком вытаскивала мамино кольцо из шкатулки и, надев на большой палец, разглядывала грани алмаза, словно в них таился ключ к разгадке тайны: почему разошлись ее родители.)

Шарлотта снова обратилась к папе:

— Прости, что задержалась! Все‑таки свадебные снимки делают раз в жизни.

Хедли хотела уточнить, что для папы это уже второй раз, но вовремя прикусила язык.

— Не слушай ее, — сказал папа. — Она столько же времени прихорашивается, когда собирается в магазин за покупками.

Шарлотта легонько шлепнула его букетом.

— Хоть в день свадьбы можешь вести себя как джентльмен? Папа наклонился к ней и быстро поцеловал.

— Постараюсь, только ради тебя!

Хедли, чувствуя себя лишней, снова отвела глаза. Удрать бы потихоньку, но Шарлотта уже снова улыбнулась ей. Хедли никак не могла понять выражения ее лица.

— Папа еще не успел тебе сказать…

— Насчет танца? — перебил папа. — Сказал.

— Замечательно! — Шарлотта жестом заговорщицы приобняла Хедли за плечи. — Я заранее попросила приготовить на вечер побольше льда — твой папа нам все ноги оттопчет!

Хедли через силу улыбнулась:

— Классно.

— Надо бы выйти к гостям, наскоро поздороваться, пока не начали фотографировать, — предложил папа. — А потом все поедут в отель, отдохнуть перед приемом, — пояснил он Хедли. — Не забыть бы прихватить твой чемодан.

— Конечно.

Хедли покорно пошла за ними. В конце длинного коридора — открытая дверь. Хедли двигалась как во сне, едва переставляя ноги — сперва одну, потом другую. Главное — двигаться вперед. Видимо, только так и можно пережить эту свадьбу, эти выходные, все это кошмарное мероприятие.

— Эй! — У самой двери папа остановился и поцеловал Хедли в лоб. — Я правда рад, что ты приехала.