Впрочем, я лично не видела ничего, кроме футбольного мяча на палке. Невообразимого гигантского мяча в небе прямо перед нами. На палке.

«Соберись, Рэй, это радиолокационная станция; про нее в путеводителе написано. Ее используют для управления воздушным движением».

– Мне нужно присесть.

– Ты что, помадки объелась? Похоже, сахар ударил тебе в голову. Тебе нужно поесть нормальной еды, вот только по пути ничего не будет, кроме гостиницы в Хартлендской гавани. Это десять миль отсюда – не представляю, как мы столько пройдем.

– Со мной все нормально. У нас еще есть полпакета конфет и немного кускуса.

* * *

Мне всегда нравились праздничные гирлянды из разноцветных флажков. Глядя на них, я думаю о детских днях рождения в уютном саду или о семейных вылазках в лес с палатками. Но нигде я не видела таких прекрасных гирлянд, как в крошечном кафе у мыса Хартленд. Это был настоящий оазис – мало того что с гирляндами, еще и с едой. Как оказалось, наткнуться на неожиданный источник еды – все равно что проснуться однажды утром и вдруг сообразить, что у тебя день рождения.

– Мы можем себе позволить два панини по четыре фунта или только один на двоих? – Пожалуйста, Мот, скажи «два»!

– Тебе нужно поесть, да и кто знает, когда нам встретится следующий магазин с едой. Возьмем два.

Сочетание моцареллы, базилика и помидоров показалось мне просто каким-то раем – во рту у меня будто закружились чайки и задул ветер. Я села спиной к мячу, лицом к воде, глядя туда, где кончался Бристольский залив и начинался широкий, бесконечный Атлантический океан. Это дикий перекресток, где с ревом сталкиваются приливы, ветры и тектонические плиты, вызывая полное смешение стихий. Место, где все начинается и заканчивается, где тонут корабли и обваливаются скалы. Смотровую площадку, огороженную перильцами, обдало брызгами ледяной морской шипучки. Воодушевленная, я взмыла в воздух: живые – мы живые.

– Ну что, пойдем дальше?

Что-то меняется. Что-то зарождается; я еще не знаю что, но чувствую это. Мы свернули налево и отправились на юг. Я не сводила глаз с моря и старалась не глядеть на футбольный мяч.

Земля поднималась вверх и обрушивалась вниз. Деревья исчезли, растительность становилась все ниже – выносливые кустики и травки упрямо цеплялись за тонкий слой почвы, несгибаемые под ударами атлантического ненастья. Скалистые перевалы вставали перед нами, чтобы раз за разом уступить место долинам. Долгое время впереди маячило скопление камней под названием Кау-энд-Каф, что означает «корова и теленок», хотя я таких коров с телятами не видела. Мы успели с ними подружиться, но постепенно и они остались позади. Сквозь несущиеся тучи мы видели, как садится солнце; уже темнело, когда мы добрались до плоской полянки на открытой всем ветрам вершине скалы. Сквозь дверной проем стоявшей здесь заброшенной башни мы смотрели на освещенную закатными лучами церковь деревушки Стоук. Обдумав возможность разбить лагерь поближе к башне, чтобы хоть немного укрыться от ветра, мы решили, что это рискованно: в темноте трудно было оценить прочность развалин. Слишком уставшие, чтобы мешкать, мы поставили палатку лицом к Атлантическому океану, с которого дул ледяной ветер, и легли.

Проснулась я от шума дождя: струи воды со стуком лились на туго натянутый полог палатки. Я была еще в полусне, и мне показалось, что дождь шумит только с южной стороны. По логике, дождь должен был прийти с моря, то есть с севера или запада, но в дверь палатки он почему-то не стучался. Затем звук и вовсе прекратился. Какой странный ливень: намочил только заднюю стену палатки, а потом перестал. Я расстегнула молнию и высунула голову наружу, чтобы посмотреть на странные тучи, которые, должно быть, пронеслись мимо как-то чересчур быстро. Солнце только-только поднималось над морем, и вода еще сливалась с небом в сине-белых утренних красках. Надо мной не было ни облачка. Источник дождя рысью убегал в восточном направлении с выражением полного самодовольства на мохнатой морде, собака на другом конце поводка тоже выглядела довольной. У меня был выбор: согреть чаю или смыть с палатки мочу – на то и другое воды не хватило бы. Выбрав чай, я решила надеяться, что пятно высохнет как-нибудь само.

* * *

Медленное-премедленное, изматывающее утро не оставило сомнений в том, что Пэдди Диллон как минимум сверхчеловек или что-то вроде того. Я лично уверена, что он бывший спецназовец: на завтрак ест только сырые водоросли, а когда по телеку нет ничего интересного, бегает марафоны, и даже пижама у него камуфляжной расцветки. По мнению Пэдди, шел девятый день нашего путешествия, хотя на самом деле семнадцатый; он также уверял, что вполне возможно пройти пятнадцать с половиной миль по «чрезвычайно живописному», хотя и «одному из самых сложных» отрезков тропы, и при этом все равно по пути полюбоваться водопадами. Он счел нужным предупредить, что в холодную и мокрую погоду этот маршрут может быть «несколько утомительным». Значит, в жаркий солнечный день это будет просто приятная прогулка?

Во всяком случае, по пути было множество ручьев, в которых можно было набрать воды. Насчет живописности маршрута Пэдди оказался прав. Голые, открытые ветрам скалы, рваные, истерзанные водой скопления камней и береговая линия от мыса Хартленд до расплывчатого серого пятна на горизонте: рай для контрабандиста. Становилось всё жарче. Мы шли по вершинам скал, где не было никакого источника тени; щеки мои наощупь все больше напоминали выдубленную шкуру, а с носа сходил, наверное, уже третий слой кожи.

Спустившись в тенистую долину, мы увидели деревянный пешеходный мостик через ручей, а перед ним знак, который внезапно поприветствовал нас в Керноу, что на местном наречии означает «Корнуолл». Мы прошли всю северную часть Девона, и вот он уступил место новому графству, которое тянулось на запад, исчезая за горизонтом. Когда мы спустились с очередного гребня в долину, уже наступил вечер. Следующий подъем выглядел настолько крутым, что, не сговариваясь, мы поставили палатку на пятачке травы у ручья и полчаса проспали. Пять миль, шесть сливочных помадок – вот и день прошел.

Я оставила Мота возиться с рюкзаком, а сама пошла вдоль ручья и вышла к обрыву, с которого ручей падал двухметровым водопадом, прежде чем по каменистому козырьку скатиться в море. С трудом содрав с себя потную пыльную одежду, я спустилась на козырек и встала под ледяную струю. В Пепперкомбе я заходила в море, но в пресной воде не купалась с Комб-Мартина – то есть уже одиннадцать дней. Вода смывала с меня песок, соль и жуткую вонь, унося их в море. Кожа у меня была красно-коричневой и шелушилась. На руках и щеках она больше напоминала дубленую шкуру, а на ногах была красной и воспаленной. Волосы стали похожи на жесткую траву, растущую на скалах, а большой палец на ноге сплющился под давлением ботинка и сделался в два раза короче и толще.

Скала уходила в море зазубренным плавником, укрывая бухточку от бурного течения и создавая в ней оазис полного спокойствия. Черная гряда камней как будто поймала солнце в расселину, и оно никак не могло сесть. О скалу-плавник разбивалась морская пена и, обессиленная и успокоившаяся, стекала обратно в залив. Я взобралась обратно на уступ, где лежала моя одежда, озираясь, чтобы никого не встретить по пути. Пока я натягивала жесткие от грязи тряпки, мне показалось, что я слышу комментарии к игре в крикет. И действительно – Мот прилег у палатки с чашкой чая, положив ноги на камень, и слушал портативный радиоприемник. А я-то все это время думала, что мы оставили его в хранилище.