Грант посмотрел ей вслед и закатил глаза.

– Когда выйду на пенсию, буду писать. Уверен, из меня выйдет отличный писатель. Хороший ведь рассказ получился, да? Думаю, что Мот – раз уж он решил так себя называть в этой поездке – мог бы его использовать. Это для него отличный материал, как вы считаете?

Я задумалась об истории Гранта и особенно о том, почему он вообще решил ее придумать. Когда что-то сочиняешь, самое главное – убедить себя самого в том, что это правда: если тебе удастся в это поверить, убедить остальных не составит никакого труда. Грант искренне хотел быть тем человеком, которого придумал: бедняком, преуспевшим благодаря уму и усердию, а вовсе не сыном богатого папаши с хорошими связями. Наша с Мотом история родилась из желания защитить себя. В глазах большинства людей бездомные – автоматически пьяницы, наркоманы и психи, которых нужно бояться и сторониться. Первые несколько раз, когда нас спрашивали, откуда у нас столько времени, чтобы отправиться в такой долгий и дальний поход, мы отвечали честно: «Дело в том, что мы бездомные, мы потеряли свой дом, хотя и не по своей вине. Мы просто идем туда, куда ведет тропа». Услышав это, люди буквально отшатывались от нас, как от прокаженных. Разговор тут же заканчивался, и наши собеседники спешили унести от нас ноги. Поэтому мы сочинили историю, которая звучала более приемлемо – и для них, и для нас. Мы говорили, что, когда дети выросли, мы продали дом и отправились на поиски приключений, куда ветер дует; в настоящий момент ветер дул на запад. Куда мы отправимся, когда дойдем до конца тропы? «Мы не знаем, посмотрим, куда подует ветер». На удивление, эта история вызывала совсем другую реакцию: «Вот это да, потрясающе, какой вдохновляющий пример!» От истины она отличалась одним лишь словом, но в глазах общественности это слово имело громадный вес: «продали». Если мы стали бездомными, продав свой дом и положив деньги в банк, нас называли вдохновляющим примером. А если мы оказались на улице, потеряв свой дом и оставшись без гроша, нас считали изгоями. Мы выбрали первое. Так было проще общаться со встречными: проще для них и проще для нас.

Чем чаще мы повторяли эту ложь, тем легче у нас становилось на душе. Если мы будем врать себе достаточно долго, возможно, наше горе излечится и мы сможем думать о своей потере без боли? Что же, я и с болезнью Мота поступаю так же? Я правда верю, что врач ошибся? Ответить на эти вопросы я не могла. Мы думали, что поход по тропе даст нам время, чтобы привести мысли в порядок и составить план, но вместо этого он стал чем-то вроде медитации: пустотой в голове, в которой умещались только соленый ветер, пыль и свет. В каждом шаге заключалась своя важность, своя секунда победы или поражения. Этот шаг, и следующий, и тот, что за ним, и так далее – это и был наш смысл жизни, наше будущее. Каждое ущелье, из которого мы выбирались, становилось победой, каждый прожитый день – поводом пережить следующий. Каждый глоток соленого воздуха шлифовал наши воспоминания, смягчая острые края, стирая их.

– Его действительно зовут Мот, и он никакой не писатель.

– Ладно, ладно, я никому не скажу. Хотите еще лазаньи?

Пока я ела, Грант налил мне бокал красного вина: от одного запаха этого благородного напитка насыщенного пурпурного цвета у меня закружилась голова.

Только когда вино в моем бокале почти закончилось, я заметила, что жена и няня куда-то исчезли. Мы с Грантом перешли в соседнюю комнату: Мот лежал на диване, голый по пояс, пока ассистентка Гранта массировала ему спину, а няня втирала масло в ступни. Жена сидела рядом на стуле, рассматривая фотографии в своем цифровом фотоаппарате, а потом сделала еще несколько снимков.

– Девочки, вы не даете моему гостю со мной пообщаться! Я должен услышать его рассказы – или, может быть, он прочтет нам стихотворение на ночь?

Я, может, и выпила два бокала вина, но чтобы выбить из Мота стихотворение, массажа было точно недостаточно. Он сел и натянул футболку.

– Стихотворение? Вы что, хотите, чтоб я вам что-то прочел?

– Не нужно скромничать, мы всё знаем. И теперь у меня есть не только история, но и отличные фотографии к ней.

– Я не совсем понимаю, о чем речь.

– Да неважно, пойдемте, выпьем по бокальчику, и вы расскажете нам о себе. Для начала признайтесь, ведь Мот – это не ваше настоящее имя?

– Конечно настоящее.

– Чудесно, великолепно, но мы, пожалуй, будем звать вас Саймон.

– Зовите как хотите, уважаемый, мы просто благодарны вам за гостеприимство.

– И вы не против, если я использую фотографии? Они пригодятся мне для пиара.

– Пригодятся? Не очень понимаю, зачем винной компании фотографии неухоженного пожилого мужчины на диване, но если вам так угодно, то пожалуйста.

– А где у вас намечено следующее выступление?

После третьего бокала вина у меня все сливалось перед глазами. Спать хотелось так, что я готова была уснуть прямо на столе. Мот допил второй бокал, и я видела, что он не лучше моего понимает, о чем спрашивает Грант.

– Буд. Завтра мы будем в Буде, дальше отправимся в Боскасл… Дальше не помню куда.

– А в Минаке будете?

– В Минаке? Это где?

Они переглянулись, посмеялись и похлопали Мота по спине.

– Саймон, вы прирожденный комик. Ну давайте же, прочтите нам стихотворение перед сном.

– Ну что же, я знаю одно стихотворение, его любил рассказывать мой отец. – Мот набрал в легкие воздуха и откинулся на спинку стула. – «Охвачен флагман был огнём. Ушли, кто жить хотел. Остался мальчик лишь на нём, да груда мёртвых тел…»

Я слышала эти стихи бесчисленное количество раз, меня неудержимо клонило в сон.

– Вы невозможный шутник! Будет что рассказать друзьям и знакомым!

Стоило мне прилечь на мягкой лужайке под яблонями, и я немедленно уснула крепким сном. Проснулись мы от того, что на крышу палатки падали яблоки, а голос Гранта звал нас на кухню, есть сэндвичи с беконом.

После того как все домочадцы по очереди сфотографировались с Мотом, а мы до отвала наелись сэндвичей и набили рюкзаки яблоками и водой, мы наконец уехали. Грант подбросил нас обратно к тропе.

– Так что, Саймон, что там с тобой происходило в соседней комнате?

– Прости, дорогая, но эту тайну я унесу с собой в могилу. Меня куда больше интересует, кто такой Саймон. Меня, конечно, порядком развезло от вина, но все равно ситуация была странная.

– В могилу? Ты что же, думаешь тебе так легко удастся соскочить…

– Еще и поэт. Как думаешь, может, дело в моей шляпе? Я похож на своего ирландского деда. Может быть, я выгляжу как странствующий ирландский поэт? Девушки сказали, что у меня руки художника.

– Девушки что?!

– И они хотели, чтобы я пришел и почитал для их друзей, когда они вернутся в Лондон.

– Почитал? Они что, читать не умеют?