А потом мы побежали. Вокруг — сплошные мохнатые тела, натыкающиеся на меня, мельтешение под ногами, и я перепрыгиваю через них. Я что-то кричала им. Я пела и вопила, я старалась обогнать их, и, хотя шансов на это у меня было не больше, чем у младенцев, они позволяли мне это сделать. Серые, золотистые, коричневые, белые, черные и всех возможных оттенков между этими цветами — Стая была как расплывшееся цветовое пятно, и хотя я ничего не могла поделать, кроме как просто смириться с тем, что им все известно о моей бледной, безволосой коже, это было не важно. Не важно для меня и не важно для них.

Любой из членов Стаи — за исключением разве что близнецов — мог бы убить меня, ни на секунду не задумавшись. Они могли бы переломать мне кости, свернуть шею, вскрыть яремную вену. Они могли бы сожрать меня, уничтожить, развеять останки по ветру.

Но они этого не сделали. Этот зов моей связи с ними был столь силен, что я даже не подумала о других волках, которых видела в своей жизни, — мужчинах, которые переключались в монстров, с челюстями, рвущими человеческое горло.

Вместо этого я думала о ветре, бьющем мне в лицо, о запахах и вкусе леса и о том, как трава стелилась под лапами моих братьев.

Стая была в безопасности.

Стая была сплочена.

Стая была — моя!

На следующий день я проснулась за час до того, как заработала моя тревожная сигнализация — спазмами в икрах, листьями, запутавшимися в волосах, и странной субстанцией под ногтями, которая, как я безнадежно надеялась, была грязью. Потребовалось всего мгновение, чтобы вспомнить все, и затем прошлая ночь вернулась ко мне как сон. Я почувствовала себя сильной. Непобедимой. Защищенной.

И совершенно не похожей на себя.

Было жутко от того, как легко можно было раствориться в ментальности стаи. Как хорошо было ощущать свою принадлежность к чему-то, даже несмотря на то что такая принадлежность еще совсем недавно была мне совсем не нужна. В школе мне было совершенно все равно, что другие девчонки задирали передо мной носы. И более того, меня на самом деле никогда не беспокоило то, что большая часть Стаи смотрела на меня как на чужака. Если члены Стаи не чувствовали внешней угрозы, для них я была любимицей Каллума и подругой Девона, но отнюдь не одной из них. И это меня устраивало.

Но прошлой ночью я была кем-то другим. И даже сейчас, лежа в своей кровати в доме Эли, я могла чувствовать их — каждого члена Стаи: Девона, свернувшегося калачиком на своей кровати; Маркуса, рыскающего по дому с руками, сжатыми в кулаки, оставлявшими вмятины на стенах; Кети и Алекса, которые все еще спали. А Кейси был…

Кейси был в кровати с Эли. И здесь я проводила черту. Потому что фу, гадость.

Вся эта штука с чувством стаи как-то выбивалась из-под контроля. Особенно если до конца следовать логике ситуации, в которой я находилось. Что-то говорило мне о том, что я присутствовала в мыслях обров так же, как и они в моей.

Тупые оборотни.

Все еще в кровати, Брин?

Голос Каллума зазвучал в моей голове, что было совсем не удивительно, если принять во внимание то, что он все время находился там — еще до того, как я открылась для других.

Ты мои мысли читаешь? — спросила я в упор, игнорируя его вопрос и тот факт, что мне, наверное, следовало безотлагательно начинать тренировку.

Твои мысли — они твои и больше ничьи, моя дорогая. Твои эмоции, движения, местоположение и инстинкты — это совсем другое дело.

Мой инстинкт должен был сказать Каллуму, что тут он заливает. В надежде, что он уловит этот маленький психологический момент, я скатилась с кровати и нетвердой, вихляющей походкой поплелась к платяному шкафу. У меня было такое чувство, словно я пробежала марафон. Через резервуар с цементом. С грузом на ногах.

Прошлой ночью я была слишком одурманена своей силой, чтобы прислушиваться к любым возражениям, которые могло высказать мое тело в отношении взятого мной темпа. Сегодня же каждая жалоба регистрировалась четко и ясно.

Пожалуй, мы начнем с утренней пробежки. У тебя есть немного времени перед началом занятий.

Я была уверена в том, что это не было просто мое воображение. В голосе Каллума, раздававшемся в моем сознании, было какое-то самодовольное веселье. Он что, не понимал, что было утро понедельника и вставать в такую рань было почти что преступлением против Господа и человека? Я не была уверена, смогу ли передать ему свои мысли в словесной форме. Откуда мне знать, может быть, один только альфа обладал такими способностями. Но потом подумала, что попытаться стоило.

Садист!

Его ответ пришел ко мне скорее в красках и ощущениях, чем в словах, но смысл был абсолютно понятен. Каллум смеялся надо мной. Эдак посмеивался, очень довольный собой.

Я надавила на Каллума — не с тем, чтобы оборвать связь, а чтобы просто вытеснить его прочь из своей головы или задвинуть куда-нибудь в самый дальний уголок сознания. Он задержался на минуту, и его присутствие так перегрузило мои мысли, что я не могла двигаться. Заявив о себе подобным образом, Каллум удалился.

Тупые оборотни с их вечной тупой борьбой за лидерство. Это уже совсем никуда не годилось — иметь с ними дело каждый день в конфликтной ситуации. Меньше всего я нуждалась в людях, метивших свою территорию у меня в голове.

Недолго думая, я послала Каллуму мысленный образ — собаку, задравшую лапу на пожарный гидрант. А потом еще один — повстанческий флаг времен Американской революционной войны.[22]

Ответ Каллума мне в голову не поступил, но я знала, что он получил мое послание, потому что он встретил меня у входной двери и первое, что сказал мне, удивленно выгнув одну бровь, было:

— Что, не давить на тебя?

— Лучше сказать, не мочиться в метафорическом смысле на мои мозговые волны. Ощущение одно и то же, поверь мне.

— Вульгарность тебе не идет, Брин.

— Ты мне собираешься лекцию читать или мы пойдем бегать?

Каллум вздохнул, и мне не нужно было никакой связи со Стаей, чтобы понять — подумал о том, что я всегда была очень трудным ребенком. А потом, чтобы мне стало совсем понятно, он еще и вербализировал эту мысль:

— Ты всегда была очень трудным ребенком.

Я мило улыбнулась:

— Я стараюсь.