товарищ командир взвода, — обратился он к Симоняку, — пожалуйста, примите меры, чтобы были выданы всем, кто будет работать, халаты. Нужно несколько простыней и несколько плащ-палаток, чтобы завесить окна. Из аптеки пусть выдадут стерильных бинтов и салфеток. Товарищ Наумова, пойдёмте подберём помещение. Разрешите идти? — повернулся он к растерянному Симоняку.

Тот, не ожидавший такой расторопности, как, очевидно, и Сангородский, был настолько ошеломлён, что ответил совсем не по-военному:

— Да, да, пожалуйста, идите. Большое спасибо вам, что вы взялись за это дело.

Этим ответом он вызвал улыбку у политрука Клименко и у Бориса. Но политруку, хотя в душе и понравилась бойкость, с которой Алёшкин приступил к организации медпункта, всё же уверенность молодого врача показалась сомнительной, поэтому он решил лично проследить, как будет выполнено полученное распоряжение, и поэтому бросил:

— Подождите, товарищ Алёшкин, я пойду вместе с вами.

Одновременно он подумал: «Если таковы и остальные командиры в медсанбате, как эти два старичка, то как же батальон будет работать?» Но, конечно, о своих сомнениях никому ничего не сказал.

Через несколько минут они были во дворе усадьбы совхоза. Картина, открывшаяся перед ними, их поразила. Весь огромный двор усадьбы — видимо, когда-то богатого помещичьего дома, а затем совхоза, и большая часть соседнего сада были забиты яростно и жалобно мычавшими коровами, которые стояли буквально впритык одна к другой. Во дворе около ворот на куче брёвен сидело несколько стариков, которые, дымя огромными самокрутками, с жалостью посматривали в сторону животных. Рядом лежали пастушьи кнуты.

Растерявшись от этой неожиданной картины, Борис (который, как мы знаем, боялся коров больше всего на свете) осторожно вдоль забора подобрался к старикам. Следом за ним подошли и его спутники.

— Здравствуйте, — сказал Борис, — нам бы директора совхоза надо, как его найти?

— А чего его искать, — ответил один из дедов, вынимая самокрутку изо рта и смачно сплёвывая на ближайшее бревно, — вон он, там, в загоне орудует, — и махнул рукой через мычащее стадо коров в противоположный угол двора.

При этих словах старик встал на одно из наиболее высоко лежавших брёвен и показал Борису:

— Вон он, бедолага, мается…

Забравшись вслед за дедом на бревно и взглянув в направлении, которое он указывал, они увидели небольшой участок двора, огороженный жердями, где сидели на скамейках пять женщин и усердно доили коров. Около них стоял высокий мужчина и, ожесточённо жестикулируя, в чём-то убеждал доярок. По-видимому, он говорил громко и гневно, но из-за непрерывного коровьего мычания голоса слышно не было.

— Кузьмич! — неожиданно тонким голосом закричал старик и для вящей убедительности замахал стянутым с головы малахаем. — Кузьмич! — ещё тоньше и протяжнее повторил он. — К тебе военные пришли-и-и! Зову-у-т.

Кузьмич (Борис и Клименко так и не поняли, была ли это фамилия или отчество директора) услыхал пронзительный голос старика, потому что повернул голову в его сторону. Увидев стоявших около него военных, сказал что-то дояркам и махнул рукой в сторону дома, одно крыло которого примыкало к тому загону, где он находился. Затем и сам пошёл в том же направлении.

— А мы как же? — невольно вырвалось у Бориса.

— Вы? — усмехнулся старик. — Идите к нему, да только не через стадо, сейчас через них и сам чёрт не пройдёт, они как бешеные. Почитай, вторые сутки не доенные. Выходите на улицу, обойдите угол, у них там ещё вход есть.

Вскоре Алёшкин, Клименко и Екатерина Васильевна Наумова сидели в комнате, расположенной возле небольшой прихожей, у самого парадного входа, очевидно, бывшей когда-то директорским кабинетом.

— Что вам? Комнату? — поздоровавшись, спросил Кузьмич. — Да берите хоть весь дом, завтра утром мы всё освободим, я бы сегодня уже уехал! Семью, рабочих и своё хозяйство ещё позавчера эвакуировал, а тут чёрт принёс этих дядьков! Гонят скот с самой Дитвы, много раз под бомбёжками были, говорят, что только половина стада осталась, а доярок дорогой всех порастеряли: кого убили, кто убёг, вот коровы-то и не доенные. Не подоив, дальше гнать нельзя, с ними не справятся, они теперь как побесились, а у меня только вот пять женщин осталось, тоже вчера должны были уехать, вон и машина наша, полуторка гружёная стоит, такая мне теперь морока с этим скотом! Бросить жалко — деды старались, километров триста гнали, а теперь прямо не знаю, что и делать… А комнату — что же, занимайте любую, хоть вот эту, мой кабинет был, — он горько усмехнулся. — Вам что, под штаб нужно?

Алёшкин не сумел удержаться, хотя Клименко и дернул его за рукав.

— Нет, под медпункт, — брякнул он.

— Под медпункт? — оживился директор. — Так там, в леске-то, не госпиталь ли, а?

— Нет, не госпиталь, — боясь, что Борис опять что-либо сболтнёт, сказал Клименко.

— Да вы не думайте чего, не нужна мне ваша часть, не нужны мне ваши воинские секреты! Мне доярки нужны. Может быть, у вас там хоть десяток баб найдётся? Мы бы тогда за сегодня и за ночь всех коров освободили, а там по холодку и тронулись бы мои деды. Дальше-то им легче будет, там в деревнях бабы есть, доить будут. Их бы вот сейчас выдоить, жалко скотину-то… А молоко я всё вам отдам, пейте на здоровье. А, лейтенант? — обратился он к Клименко, поняв, что старший здесь он. — Помогите!

— Я не могу, это как командование решит. Ну, а как комната-то эта, вам подходит? — спросил Клименко Бориса. Тот посмотрел на Наумову, она кивнула головой.

— Да, я тоже думаю, что подойдёт, — подтвердил Алёшкин. — Нужно только будет ещё одеял добавить: окна большие, чтобы лучше завесить для светомаскировки, а всё остальное удобно будет.

— Ну, так делайте, как приказано. Начсандив приказал через два часа доложить о готовности медпункта, может быть, сам приедет проверять. Торопитесь, а мы с директором к командиру батальона пойдём.

После этих слов все быстро отправились в расположение медсанбата. Алёшкин и Наумова прошли к своему взводу, взяли двух санитаров и отправились к начальнику аптеки лейтенанту Панченко получать укладку и перевязочный материал. По дороге одну из сестёр, ей оказалась Шуйская, Екатерина Васильевна послала к начхозу Прохорову, чтобы получить халаты, простыни и плащ-палатки. Двум другим медсёстрам она велела где угодно раздобыть тряпки, набрать воды и немедленно приступить к уборке комнаты под медпункт.

Через полчаса работа кипела вовсю. Две сестры старательно мыли пол директорского кабинета и прихожей. Шуйская с одним длиннющим, тощим санитаром, которому она приходилась чуть выше пояса, и который с первых дней существования медсанбата получил прозвище Каланча, прибивали плотные байковые одеяла к верхней части окон и укрепляли нижние их