концы на гвозди, вбитые посередине, с таким расчётом, чтобы в случае нужды можно было концы одеял быстро опустить и закрыть окна полностью.

Делая эту работу, Шуйская подумала: «А как же в темноте работать будем?» Электричества в совхозе не было, трансформатор был снят и эвакуирован, да и внутренняя проводка большею частью была сорвана. Девушка решила проявить инициативу и, пока Каланча доколачивал гвозди, помчалась к Прохорову за какими-нибудь светильниками.

В медсанбате имелся бензиновый движок с динамо-машиной, имелся и штатный электрик, но пока всё имущество было упаковано в деревянные ящики, и без специального разрешения начсандива вскрывать их не разрешалось. У Прохорова нашлись только фонари «Летучая мышь». Решив, что на первое время и этого хватит, Шуйская забрала две штуки и вернулась в контору совхоза.

В комнате полы были уже вымыты, и там орудовала Екатерина Васильевна. Она раздобыла где-то топчан, покрыла его одеялом и простынёй — получилась медицинская кушетка. Обшарив весь дом, сумели найти скамейку, несколько табуреток и небольшой сломанный кухонный стол. Его наскоро починили, он должен был исполнять обязанности письменного.

Ящик укладки был устроен так, что, когда его открывали, при помощи откидной стенки с упорами тоже получался столик, который мог сойти, а впоследствии всегда и служил, столом для стерильного материала и инструментария. Кое-какие медикаменты, извлечённые из этой же укладки: йод, спирт, мазь Вишневского, новокаин в ампулах, шёлк в ампулах, бензин, стрептоцид в порошке, нашатырный спирт и другие, — были расставлены в уголке на одной из табуреток, покрытой сложенной вчетверо простынёй. Екатерина Васильевна приказала Шуйской вынуть из большого стерилизатора, тоже находившегося в укладке, все имевшиеся там инструменты, тщательно их вымыть, протереть, а затем и простерилизовать, после чего разложить на крышке стерилизатора, а крышку поставить на столик, образовавшийся из раскрытия, накрыв его большой стерильной салфеткой, которую следовало извлечь из полученных в аптеке пакетов.

Печи в доме не работали, плита на кухне была разломана. Пришлось всё тому же Каланче натаскать из кухни кирпичей и, устроив из них у входа в дом небольшой очажок, кипятить на нём стерилизатор.

Вспомнили, что не в чем мыть руки. Борис отправился к Прохорову и с большим трудом выпросил у него два эмалированных таза и два ведра. Тазы были обожжены спиртом и поставлены один на другой. Одно из вёдер определили для кипячёной воды, другое — запасное. Помойное ведро заменила пустая большая консервная банка, найденная где-то санитаром.

Кстати, Каланча служил санитаром операционного взвода и входил в то отделение, в котором был Алёшкин. Звали его Владимир Петрович Аристархов, ему было лет сорок. До войны он служил счетоводом в каком-то колхозе Московской области, в армии никогда не служил, но был очень толковым и исполнительным, а главное, хладнокровным и спокойным человеком. Не ладилось только у него дело со строевой службой. Из-за роста, обмундирование, полученное им, было большого размера. В то время обычное красноармейское обмундирование шилось так, что чем больше рост, тем предполагалась и мощнее фигура. У Аристархова же так не получалось: при очень высоком, почти двухметровом росте, плечи и грудь у него были, вероятно, не больше 48 размера, поэтому обмундирование на нём висело как на вешалке. Это его смущало, и, уж конечно, ни о какой выправке в таком виде не могло быть и речи.

Кроме Аристархова, в отделении Бориса были ещё три санитара: два из них носильщики, а третий, как и Каланча, должен был помогать при работе в операционной и перевязочной. Этот колхозный паренёк по фамилии Кузьмин, только что отслуживший действительную службу в должности санинструктора роты, при распределении попал в санитары операционно-перевязочного взвода. Разбитной малый, скорый и расторопный, но немного суетливый, а главное, очень боявшийся, как впоследствии выяснилось, вида крови. Санитары-носильщики в отделениях не закреплялись, а назначались из ротного резерва в порядке очерёдности.

Наумова, как мы говорили, была старшей операционной сестрой, она же была и старшей сестрой всей медицинской роты. В отделении Алёшкина операционной сестрой была назначена Шуйская — восемнадцатилетняя, худенькая хрупкая девушка, которая не внушала ему доверия, но которая, как оказалось, уже два года работала в хирургическом отделении Пензенской городской больницы. Дело своё она знала хорошо и, кроме того, была очень инициативной и толковой помощницей врача. Кроме неё, в отделении были ещё две сестры, так называемые перевязочные — это Рая и Люда. Обе эти девушки работали уже порядочное время палатными сёстрами в одной из московских больниц, и Борис полагал, что и они будут ценными помощницами.

Второго врача, как мы знаем, в отделении пока не было. Описывая сотрудников отделения Алёшкина, мы отвлеклись от рассказа о подготовке медпункта, а между тем он уже был развёрнут. С момента получения приказа не минуло и двух часов, а стерильные инструменты уже лежали на столике, сделанном из укладки, там же лежал и перевязочный материал, у стены стоял топчан-кушетка, у одного из окон — письменный стол, у другой стены — скамейка с тазами и ведро с горячей водой. Посредине возвышался железный операционный стол, выпрошенный Наумовой в аптеке. На вбитых в стенку гвоздях висели халаты для врачей. Шуйская и Рая были уже одеты в свои халаты, Аристархов и Кузьмин сидели на пороге у входа в дом и курили самокрутки.

Наумова постояла в дверях и, осмотрев всё хозяйским взглядом, сказала Борису:

— Ну, идите, доктор, докладывайте. Всё готово, можем хоть сейчас принимать раненых.

Алёшкин побежал в расположение медсанбата, разыскал Симоняка и Сангородского, которые озабочено о чём-то беседовали, остановился по-уставному в трёх шагах от них и, приложив руку к пилотке, чётко отрапортовал:

— Товарищ комроты, ваше приказание выполнено, медпункт развёрнут.

— Как, уже? — изумились оба. — Не может быть!

И они трусцой направились к совхозному дому. Там Алёшкин и Наумова с гордостью показали свой примитивный из примитивнейших медпункт. Но ведь он был первым, самым первым для всех них за эту войну, и поэтому командиры остались довольны.

Сангородский спешно пошёл к командиру медсанбата, чтобы доложить ему о том, что медпункт готов к приёму больных и раненых.

— Кто дежурный? — спросил недовольно Краснопеев, ему было не до медпункта.

Он только что выдержал жесточайшую баталию с политруком Клименко, настаивавшем на немедленной помощи совхозу в дойке коров, и, к своему огорчению, не найдя поддержки даже в своём комиссаре Барабешкине, оказавшемся на этот раз на стороне политрука, вынужден был уступить и только что разрешил отправить на совхозный двор двадцать женщин из числа медсестёр и санитарок, умевших доить коров. Возглавить эту команду он приказал политруку Клименко, заявив при