Вы, конечно, скажете, что я тронулась рассудком. Что вам ответить? Вы правы — во всяком случае, в отношении этого моего «пунктика». Я подошла к окну. Одно из преимуществ жизни в башне заключается в том, что это лучший на весь Живерни наблюдательный пункт. Из своего орлиного гнезда я вижу русло Эпта, луга, протянувшиеся до самого Крапивного острова, сад Моне, шоссе Руа, заканчивающееся круглой площадью…

Это моя сторожевая вышка. Порой я провожу здесь долгие часы.

Как же я самой себе противна!

Кто бы мог подумать, что я превращусь в старую мегеру, которая целыми днями торчит у окна и подглядывает за соседями, незнакомцами, туристами?

Деревенская консьержка.

Ежик, только без элегантности.[4]

Но это так и есть.

Иногда глазеть на бесконечный поток машин, автобусов, велосипедов и пешеходов на шоссе Руа, на всех этих паломников импрессионизма, преодолевающих последние метры на своем крестном пути, бывает откровенно скучно.

Иногда — наоборот. Когда случаются сюрпризы. Как вот только что.

Не заметить этот мотоцикл было невозможно. Он сбросил скорость сразу за мельницей, поворачивая к деревне, на улицу Коломбье.

Инспектор Лоренс Серенак собственной персоной!

Я наблюдала за ним. Меня никто не видит, никто ни в чем не подозревает. Но даже если кто-нибудь догадается, чем я тут занимаюсь, что изменится? Одинокая старуха каждое утро прилипает к окну с выпученными, как у золотой рыбки, глазами, чтобы — как та же золотая рыбка — мгновенно, едва вильнув хвостом, забыть увиденное.

Кто побоится подобного соглядатая?

Тем временем мотоцикл полицейского развернулся на улице Коломбье. Инспектор Серенак едет назад — навстречу катастрофе.

Лоренс Серенак припарковал мотоцикл на площади возле мэрии, под большим липовым деревом. На сей раз он решил не полагаться на волю случая и подъехал к школе буквально через пару минут после окончания уроков. И действительно, на улице Клода Моне ему встретилась стайка детворы, восхищенно взиравшей на его «Тайгер-триумф».

Стефани стояла к нему спиной и укладывала в большую картонную папку детские рисунки. Он заговорил первым — чтобы не дать ей времени обернуться и затопить его своим взглядом, лишая возможности внятно произносить слова.

— Здравствуйте, Стефани. Вот и я. Явился, как мы и договаривались, за списком учеников.

Учительница протянула ему руку и ласково улыбнулась. Так улыбается обвиняемый в суде. Серенак сам не понимал, почему ему пришло на ум это сравнение.

— Здравствуйте, инспектор. Я все приготовила. Вот, конверт на столе…

— Спасибо. Должен вам сказать, мой помощник свято уверовал в эту версию. В смысле, в то, что убийство связано с поздравительной открыткой, которую мы нашли в кармане Жерома Морваля.

— А вы?

— А я пока не знаю. Вам должно быть виднее. Но мой помощник вбил себе в голову, что у Жерома Морваля лет десять назад мог родиться внебрачный ребенок. В общем, сами понимаете…

— А больше он ничего не придумал?

— Вам эта версия кажется притянутой за уши? Скажите, среди ваших учеников нет никого, кто подошел бы под это описание?

Стефани взяла со стола белый конверт и приложила его к груди инспектора.

— Раскапывать семейные секреты моих волчат — ваша работа, а не моя.

Серенак не стал настаивать. Он молча оглядывал класс, делая вид, что подбирает нужные слова. В действительности инспектор знал, что сейчас скажет. Он подготовил свою речь заранее. Всю дорогу от Вернона до Живерни он, как выдохшуюся жвачку, катал и перекатывал во рту первую фразу. Скользнув глазами по пастельных тонов афише «Конкурс юных художников», он заметил рядом еще одну, на которой также упоминался фонд Робинсона. Фоном ей служила репродукция одного из пейзажей Сислея, а английский текст расхваливал Национальный музей и арт-галерею Кардиффа. Выждав сколько требовалось, Серенак спросил:

— Стефани, вы хорошо знаете свою деревню?

— Я здесь родилась.

— Мне нужен провожатый. Как бы вам это объяснить? Я чувствую, что должен ближе познакомиться с Живерни, проникнуться ее духом. Иначе мне не справиться с расследованием.

— Наблюдательность и воображение? Как учат художники?

— Именно.

Они улыбнулись друг другу.

— Хорошо. Я в вашем распоряжении. Сейчас накину что-нибудь, и можем идти.

Стефани Дюпен надела на желтое платье шерстяной жакет. Они прошли по улице Клода Моне, спустились по Большой Садовой, свернули на улицу Мильё, пересекли ручей и выбрались на шоссе Руа прямо напротив мельницы «Шеневьер». Стефани сотни раз водила своих учеников по Живерни. Она знала все местные истории и легенды и охотно делилась ими с инспектором. В том числе объяснила, что практически каждый уголок и чуть ли не каждый здешний дом и каждое дерево удостоены высокой чести быть покрытыми лаком и вставленными в раму и храниться, вызывая восхищение, за тридевять земель от Живерни.

Контроль подлинности происхождения!

From Givemy. Near Giverny. Normandy.[5]

— У нас, — Стефани улыбалась немного странно, — путешествуют камни и цветы. Но не люди!

Они перешли на другую сторону шоссе Руа. Под мостом, убегая под каменную арку в направлении мельницы «Шеневьер», журчала вода, создавая иллюзию свежести. Стефани остановилась в нескольких метрах от мельницы.

— Меня всегда тянуло к этому необычному дому, — призналась она. — Сама не знаю почему.

— Вы позволите мне высказать предположение?

— Попробуйте.

— Помните книгу, которую вы мне дали? «Орельен» Луи Арагона. Я провел в его обществе чуть ли не полночи. Орельен и Беренис. Их умопомрачительная любовь. В тех главах, где действие происходит в Живерни, Беренис живет на мельнице. Арагон не уточняет, на какой именно, но, если внимательно прочитать описание местности, не остается никаких сомнений, что речь идет об этой самой.

— Вы так думаете? Вы серьезно полагаете, что Арагон загнал свою Беренис, раздираемую между двумя чувствами, между разумом и стремлением к абсолюту, умирать от скуки…

— Ни слова больше! — перебил ее Лоренс. — Не рассказывайте мне, чем там все кончится!

Они приблизились к большим деревянным воротам. Ворота стояли распахнутые. По долине пронесся легкий ветерок. Стефани поежилась. Лоренсу стоило немалого труда удержаться и не прижать ее к себе.