Поморщившись, он снова оборачивается на дом.

– Пожалуйста, потише. Иначе мы не сможем поговорить. Ну же, давай прогуляемся, подальше от дома.

– Айрини, ты еще тут? – Мы оба слышим крик Элли. Смотрим на дом и видим ее на крыльце. Отец отталкивает меня за ель.

– Тут только я, Элеанор! Айрини уже на полпути к деревне, – кричит он и, повернувшись ко мне, шепчет так тихо, что я едва его слышу:

– Слишком поздно теперь, времени нет. Но я тебе отдам кое-что. Потом. Нужно только улучить момент. – Он напряженно сглатывает слюну, вытирает капли пота со лба. Протягивает руку и касается моих волос. – Твоя мать… Она любила тебя, но депрессия, она…

– Нет. – Я отстраняюсь. Я ему не верю. Никто не отдаст ребенка только из-за депрессии. – Это просто еще одна ложь. – Я кое-как пускаюсь в бег, стараясь набрать дистанцию побольше между нами.

Я выхожу на основную дорожку, ведущую к Хортону, тут же достаю сигарету и быстро ее выкуриваю. За двадцать минут прогулки до центра деревни я успеваю выкурить еще две.

Зеленый ковер вокруг меня разорван небольшим скоплением серых домов, их внешний вид облагорожен кашпо с цветами и аккуратно подстриженными газонами. Дурманящий аромат жимолости витает в воздухе. Церковь гордо стоит посреди деревни, окруженная зелеными полями и ветхими надгробиями. Они покрыты мхом и плющом, как будто сама природа хочет их украсить.

Я отдыхаю, прислонившись к стене церкви, и наблюдаю за активными действиями в здании, которое, по-видимому, является почтой. Еще я слышу крики детей. Возможно, здесь рядом школа или детский сад. Возможно, школа, в которую я могла бы ходить, если бы мне дали шанс жить здесь. Спустя пару минут и после еще одной сигареты я двигаюсь дальше, мимо деревенского паба «Зачарованный лебедь». Я бы зашла туда, если бы он не был закрыт. Снаружи стоит мужчина с румяным и огрубевшим лицом. Он выглядит так, как я и представляю себе людей этого края: закаленный зимами, овеянный ветрами. Если бы он был лодкой, его паруса были бы разодраны, а краска бы отваливалась. Тем не менее, он бы трудился на славу, возвращая пассажиров к берегу. Он прикладывает руку к кепке и выкрикивает:

– Добрый день!

Он вытаскивает стенд, рекламирующий пирог с потрохами, репой и картофелем, растягивает уставшую спину, упираясь руками в бока.

– Когда вы открываетесь? – спрашиваю я, махнув ему рукой с другого края дороги, со стороны кладбища. Хорошая порция виски сейчас бы не помешала, может еще с вином или водкой вдогонку. Да что угодно, что у них есть в наличии. Перед выходом из дома я глотнула хереса, но отказалась от валиума, так что еще есть черта, которую я могу переступить при случае.

– Сегодня в двенадцать, а обычно в одиннадцать. – Он легонько стучит по стенду. – Также подаем отличный обед! – Он неопределенно машет рукой, и я проверяю часы. Итак, мне нужно убить два часа.

Я иду на звук детских визгов, прикасаясь рукой к холодной, шероховатой поверхности каменной стены. Меня притягивает детский смех и беззаботное детское счастье. Я прохожу мимо почты и магазинчика на углу к небольшому зданию из серого кирпича с вывеской «Фокслингский детский сад и начальная школа в Хортоне». Заглядываю за изгородь: маленькие красные свитера мельтешат по школьному двору. Учителя, стоящие рядом, выглядят непринужденно и расслабленно, пьют чай из чашек. Я ненадолго облокачиваюсь на изгородь, наблюдая, вслушиваясь в звуки детства, которого я никогда не знала. Через пару минут я уже собралась было уходить, задаваясь вопросом, где мне скоротать пару часов. Но любопытство взяло свое. Эта школа могла бы быть моей. Я могла бы вырасти здесь, если бы осталась. В этих стенах я могла бы стать кем-то другим.

Я открываю входную дверь, и звенит маленький колокольчик. В вестибюле школы очень жарко, к стенам прикреплены детские автопортреты. Глаза на разном уровне, рты широко раскрыты. Волосы, сделанные из шерсти, приклеены к голове. Кевин, шесть лет. Изабелла, пять лет. Тео, семь лет.

– Чем я могу вам помочь? – спрашивает голос сзади, когда я рассматриваю детские рисунки, в нем звучит подозрение ко мне, незнакомке, пришедшей в школу. Я думаю, не сбежать ли, но понимаю, что это, скорее всего, завершится тревожным звонком в полицию. Поэтому я остаюсь, поворачиваюсь и, улыбаясь бдительной администраторше, начинаю плести небылицы.

– Добрый день. Меня зовут Габриэлла Джексон, – я протягиваю руку, ложь легко соскальзывает с моего языка. Она купилась, но также не ускользает от ее взгляда и мой обкусанный палец, и четыре полумесяца на запястье, оставленные вчера ногтями Элли, когда она тащила меня к гробу матери. – Я бы хотела обсудить обучение моих детей. Мы скоро переезжаем сюда.

Ее подозрительность ослабевает, и беспокойство на ее лице сменяется улыбкой. Она размышляет: «Насколько опасной она может быть? В конце концов, она же мать». Интернациональный признак добродетели.

– О, в таком случае, простите меня. Сами понимаете, с осторожностью лучше переборщить. – Она энергично пожимает мою руку, чтобы свести на нет обиду, которую могла нанести.

– Я не сразу поняла, что вы мама. Позвольте, я схожу за директрисой.

Женщина поспешно удаляется, а после недолгого тихого разговора за прикрытой дверью она возвращается с весьма свирепой на вид директрисой. Нет, она не просто директриса. И не учительница. Госпожа, не иначе: грудь шире торса, кожа загорелая под тесной блузой с высоким воротником. Накаченные икры переходят в широкие лодыжки, закованные в практичную обувь. Правильная и безжалостная.

– Добрый день, – коротко произносит она с придыханием и мягким шотландским акцентом. – Как я поняла, вы хотели бы обсудить возможность обучения ваших детей. – Я согласно киваю, но улыбка пропадает, я заменяю ее серьезным выражением лица. – Обычно такие встречи оговаривают заранее, назначают по предварительной договоренности. Особенно учитывая то, что школьный год уже начался. – Она хочет напомнить мне, кто здесь главный, но то, что она не поленилась вытащить свои бедра из кресла, наверняка слишком маленького для нее, значит, что она не развернет меня к двери. Стараюсь быть очаровательной.

– Да, я ужасно извиняюсь. – Я меняю манеру речи, чтобы походить на человека более высокого класса. На женщину, которой не нужно работать. Протягиваю руку, она принимает ее несколько неохотно, но рукопожатие у нее крепкое. – Я оказалась поблизости и решила зайти, в надежде, что вы, возможно, сможете меня принять. Если вам неудобно сейчас, то ничего страшного. – Я слегка пробилась через ее броню, и проблеск улыбки озарил ее лицо, как солнечный луч после грозы.

– Нет, все в порядке. – Она тянется назад, закрывая дверь кабинета. – Если вы хотите присоединиться к нам, давайте познакомимся чуть ближе. Вы можете называть меня мисс Эндикотт. На посту директора я уже тридцать пятый год. Немалый срок, но у меня хватит сил еще на много лет вперед.

Мисс Эндикотт шагает по коридору к обширному залу, с паркетом, выложенным орнаментом «гусиные лапки». Я иду следом. Это место напоминает мне мою первую школу. Ту, в которой я почти не говорила, несмотря на предоставленную школой помощь логопеда, ту, куда я ходила с ходунками, которые окрестила именем «Генри».