– Так или иначе, миссис Джон…

– Джексон, – прерываю я, как будто важна точность информации о моей вымышленной личности.

– Простите, конечно, миссис Джексон. Сейчас я должна вернуться к работе. Если вы захотите обсудить дальнейшие детали, я буду рада увидеть вас снова. Если вы оставите номер, я свяжусь с вами, когда появятся дома на продажу.

Она провожает меня по вестибюлю, мы болтаем о погоде, предстоящем церковном празднике и о клубе садоводов, главой которого она является. Я добавляю, что не могу дождаться момента, когда смогу показать Гарри и Кэсси их новую школу, и она улыбается, но, как я успеваю заметить, не так уж воодушевленно, как раньше. Я оставляю мой настоящий телефонный номер, ухожу от здания мимо очаровательных клумб, которые, очевидно, являются творением мисс Эндикотт. Я уже почти дохожу до проезжей части, когда она зовет меня.

– Миссис Джексон, могу я спросить у вас кое-что?

– Да, – говорю я, оборачиваясь. – Конечно.

– У вас случайно нет родственников в Хортоне? Каких-нибудь дальних кузенов или тети, например? – Она пытается сделать вопрос небрежным, как будто ответ не важен и не особенно-то ей и интересен. Но я сомневаюсь, что у мисс Эндикотт что-то бывает небрежным.

– Нет. Насколько мне известно. Почему вы спрашиваете?

– Да, конкретных причин нет. Просто подумалось напоследок. – Она поднимает в воздух листочек, на котором я написала свой телефон. – Если я узнаю о том, что у нас продают дом, я сообщу. Надеюсь, вашим глазам скоро станет лучше. – Не ожидая ответа, она закрывает дверь.

Утро в день похорон такое суетное, что, по моему мнению, больше напоминает свадьбу, если бы я, конечно, была хотя бы на одной свадьбе. Фрэнк и Джойс снуют по дому; он – сам не в своей тарелке, неуверенный, что где лежит, она – стесненная своей хромой ногой и слабой рукой. Слышу, как Элли выкрикивает приказания, они эхом доносятся на второй этаж, как будто она использует громкоговоритель, и это – в двадцать пять минут седьмого. Таким образом, к этому раннему времени я уже окончательно проснулась и включила свет. «Поставь стол здесь. В эту нишу нужны цветы. Убери китайские вазы из прихожей. Нет, ты делаешь это неправильно, ты глупая, бестолковая калека».

Она врывается в мою комнату до того, как я покинула постель, и застает меня в том джемпере, который купила мне. Я не снимала его с тех пор, как мы приехали из тренажерного зала; не могу заставить себя переодеться, потому что для меня это будет означать возвращение к ежедневной рутине. После того, как мой отец сказал, что я не должна была приезжать, я не могу притворяться, что здесь для меня хоть что-то – нормально. Я даже не принимала душ, и когда я прячусь под пыльным одеялом, до меня доносится запах моих подмышек. Нехорошо.

Она торжественно вплывает в мою комнату. В одной руке черное платье, в другой – маленькая кожаная коробочка; она здесь, чтобы собрать меня. Последний раз я видела ее, когда убежала из гостиной два дня назад. Но сейчас она серьезна, у нее утонченный и деловой вид. Сегодняшний день не должен быть веселым, как Сестринский.

– Не думай, что ты пойдешь вот так. Они все знают, кто ты, и мы не можем позволить, чтобы вся деревня тебя обсуждала.

После похода в школу почти весь день я провела в «Зачарованном лебеде». Паб был полон, на меня бросали любопытные взгляды большую часть вечера. Все они гадали – кто же я, незнакомка. Думаю, домой я поплелась около половины десятого, несомненно, став объектом сплетен. И это они еще не знают, что я Харринфорд.

Элли стаскивает меня с кровати и спроваживает в ванную. Сначала я сопротивляюсь, словно ребенок. Прижимаю руки к бокам, не желая что-либо делать, не глядя на нее. Но она хватает и дергает мой джемпер, стягивая его через голову, задевая мочки ушей.

– Хорошо, хорошо, – говорю я, смирившись с потерей джемпера. – Просто уходи. Я могу помыться сама. – Она уходит с неохотой, оборачивается, чтобы посмотреть на меня; я открываю кран. Она останавливается на пороге и что-то шепчет мне, но я не слышу, что именно.

Я нажимаю на ручку крана, выключая его, и спрашиваю:

– Что ты сказала?

– Я сказала, что мы сестры, ты же знаешь. Не надо стесняться. Я знаю, как ты выглядишь под одеждой. Знаю о шрамах, покрывающих твое бедро. Знаю, что у тебя пупок пуговкой, а не дырочкой. Ты должна впустить меня, не отталкивать. Я многое знаю о тебе. – Неловко переминаясь с ноги на ногу, она улыбается и проводит пальцами по хлипкой дверной раме. – Например, что в детстве ты любила на завтрак размятые вилкой бананы, и всегда писалась, стоило только снять с тебя грязный подгузник. А еще я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, как это больно, когда ты не нужен. – Тут она останавливается, уставившись на меня, она уже достаточно хорошо напомнила, что я была – и остаюсь – нежеланной. Хватаюсь за раковину, придаю себе устойчивости. После этого она закрывает за собой дверь, не ожидая от меня ответа.

Я покидаю ванную через пятнадцать минут, кожа чистая и еще влажная от воды. Прохожу мимо комода с фотографиями, низко опустив голову, чтобы не видеть их, потому что в ближайшую пару часов мне понадобятся все мои силы. Открыв дверь в спальню, я вижу Элли, сидящую на краю кровати и завернутую в простыню. Моя сумка рядом с ней, раскрыта.

– Ты помнишь тот случай, когда я прыгнула с акведука? – спрашивает она меня в лоб без какого-либо предисловия, не учитывая даже тот факт, что я практически голая и на мне только маленькое полотенце. Она ставит рамку с нашей с Антонио фотографией на тумбочку. Вчера, в момент, когда я была полностью уверена, что собираюсь уехать, я убрала фото в сумку. Я забираю у нее сумку и роюсь внутри в поисках чистого нижнего белья.

– Конечно, я помню, – говорю я, практически ощущая тот холодный ветер, порывы которого жгли меня, когда я стояла на перилах. Была зима, градуса три, не больше. Слой хрустящего инея сковал землю. Куски льда плавали в воде внизу, где она начала замерзать, а на том месте, где лед пробила собой Элли, зияла большая дыра. Она только немного побарахталась, перед тем как холод взял свое.

Они не сводили с нас глаз и отвлеклись только лишь на момент, когда мы покидали сад. Всего секунда, и она увела меня. Хватило одной лишь секунды. Возможно, их отвлекли рыдания матери. Элли сказала, что хочет, чтобы я пошла с ней, хочет что-то мне показать. Я замешкалась, быть может, потому что тетя Джемайма велела не ходить за незнакомцами. А еще, вероятно, я тогда испугалась того, что она может мне показать. Но, по правде говоря, если уж совсем честно, я боялась ее. Я четко видела, что с ней что-то не так, как если бы у нее было родимое пятно на лице.

– Ты бы умерла, если бы прохожий тебя оттуда не стащил. – Прыжок, как Элли тогда сказала, объединит нас. Они никогда не смогут снова нас разлучить. Но что-то во мне помешало пойти на такое. Все то время, пока я стояла в одной футболке, ежась от холода и наблюдая, как она качается на волнах, в голове крутился вопрос: «Почему же я не сдержала обещание?» Любые смутные надежды на то, что наша семья объединится, умерли в тот день. – К чему ты об этом вдруг вспомнила?