Калеб до сих пор не ответил на мое сообщение, но я все равно выхожу на станции в Вашингтон-Хайтс. Звоню в домофон, и проходит почти две минуты, прежде чем мне открывают. Пока лифт поднимается на шестой этаж, я сдираю с ресниц комок туши, глядя в мутное зеркало.

Калеб открывает входную дверь в одном полотенце:

– Прости! Я собирался в душ, когда ты позвонила в домофон.

– Все в порядке, я подожду в твоей комнате. – Когда я двигаюсь по коридору, через щель под дверью соседа доносится «Металлика».

За месяц до того, как я узнала имя Розмари, мы с Калебом совершили пятимильную прогулку от его квартиры до Семьдесят второй улицы через Риверсайд-парк. Около Девяносто шестой я наклонилась, чтобы поднять с земли палку. Она была толстой, прочной, длиной не менее фута[20]. Ранее на той неделе я упомянула, что мне нравится, когда меня шлепают, но не рассказала об Адаме. С игривым видом я подбросила палку в воздух: «Это палка для шлепанья, понятно?»

Калеб покраснел, но кивнул. Мне дали понять, что, если хочешь кого-то удержать, первый шаг – сохранять интригу. Про второй и третий шаги я не знала ничего.

Мы принесли палку ко мне домой. В метро она нелепо торчала из моей сумки, похожая на багет из булочной.

Позже, в постели, я перевернулась на живот и приподняла свою обнаженную задницу с вмятиной в знак просьбы. Калеб несколько раз шлепнул меня палкой, легко и быстро. Я едва это почувствовала.

– Нет, все в порядке, можно сильнее, – скомандовала я, и после небольшого колебания он так и сделал.

Думаю, тогда я пыталась подчинить себе память об Адаме, одомашнить ее, овладеть ею. Но вместо того, чтобы чувствовать себя ошарашенной, восторженной и грязной, как это было с Адамом, я ощутила смущение, обескураженность, а затем печаль.

– Стоп, – крикнула я. – Остановись!

Калеб подчинился.

Я перекатилась на спину и, притянув его к себе, поцеловала.

Палка упала на пол.

Мы больше никогда ею не пользовались, а через несколько недель, когда я нашла ее под ковром во время уборки, выбросила ее из окна в переулок.

Мои отношения с Калебом, до Розмари, кажутся такими далекими.

Под доносящийся сквозь тонкие стены шум душа я ищу паспорт Калеба. В спальне не так много вещей и царит порядок – кровать, письменный стол, небольшая коллекция книг, плакат Джона Колтрейна и несколько помятых фотографий уэльской деревни, прикрепленных к стене. Паспорт легко найти – он лежит в коричневом конверте в нижнем ящике письменного стола.

Листаю страницы, рассматривая каждый потускневший штамп пограничного контроля в аэропорту Джона Кеннеди: визиты в декабре, мае и августе в течение четырех лет до эмиграции. Каждый штамп соответствует воспоминаниям об их совместной жизни. В сознании Калеба, боюсь, Нью-Йорк всегда будет городом Розмари – когда он поворачивает за угол, садится в поезд или заходит в бар, куда они когда-то заходили вместе.

Интересно, как выглядел паспорт Розмари в те годы долгой разлуки? Вместе с постами в «Инстаграме» штампы в паспорте – ее и его – помогли бы мне составить хронологию их отношений. Кто больше путешествовал? Кто оставался, кого догоняли? Могу ли я заменить воспоминания о ней воспоминаниями о себе? Мы повернем за тот угол, сядем на тот поезд, войдем в другой бар. Я буду оставлять свой след на предметах, местах, людях.

Аккуратно положив паспорт Калеба обратно в конверт, я раздеваюсь, растягиваюсь на кровати и жду его возвращения.

Глава четвертая

Мой следующий выходной приходится на субботу, и семья угощает меня праздничным обедом в честь дня рождения. Калеб приглашен, но не может прийти из-за подготовки к важной презентации в понедельник. Он очень извинялся и говорил, что мечтает познакомиться с моими родными, и я решила счесть это за правду.

– Когда мы встретимся с этим загадочным человеком? – спрашивает мой отец из-за стола. – Ты уверена, что он существует?

– Он работает над важным проектом. – Я делаю ударение на слове «важный». – Но спасибо тебе за такую предсказуемую шутку.

– Твой отец хотел сказать, – мама бросает на него одновременно ласковый и озабоченный взгляд, – что мы очень хотим познакомиться с ним, если только ты не боишься, что мы смутим тебя и отпугнем его.

Ноа с ухмылкой добавляет:

– Это будет хорошая проверка – сможет ли он справиться с нами четырьмя?

Официантка, благослови ее Господь, выбирает этот момент, чтобы подойти к нам. Ноа заказывает вафли и кофе со льдом; папа – капучино и омлет с беконом и чеддером; мама – два яйца пашот и горячий чай. Я, разумеется, заказываю масала-кофе, а затем спрашиваю, могу ли заменить несколько ингредиентов в омлете.

– Выйдет дороже, – предупреждает официантка.

– Это бранч в честь ее дня рождения, – поясняет отец. – Мы готовы потакать ей.

Мама показывает жестом на бумажную корону, которую она положила рядом с моими приборами.

– Дорогая, почему бы тебе не надеть ее?

Я неохотно разворачиваю бумагу. Традиции, традиции, прекрасные традиции. Я должна быть благодарна.

Приняв мой заказ, официантка ухмыляется и отходит в сторону.

– Королева замены, – говорит Ноа. – Ты хоть раз заказывала что-то, не спросив, можно ли там что-то заменить?

Я показываю на его кофе со льдом:

– На улице минус шесть. Однажды я насильно скормлю тебе горячий кофе. Абсурд, что ты его даже не попробовал.

– Вот уж нет. Я буду пить то, что мне по вкусу.

– Но горячие напитки гораздо чаще встречаются в отелях, – замечаю я. – Что, если там, где будут снимать твой дебютный фильм, не окажется «Старбакса» или модной кофейни? Кто-то будет невыносим по утрам.

– Хватит, Наоми. – Мама кладет ладонь поверх моей.

– Разрешено только дружеское подшучивание, убери коготки, – просит отец.

– Кстати говоря, – Ноа откашливается, и мы замолкаем, – у меня есть новости. Я вошел в постоянный состав «Призраков»!

– Ну ничего себе! – бормочу я, оглядывая лица вокруг. Никто из родителей не выглядит удивленным, поэтому снова поворачиваюсь к Ноа. – Подожди-ка, я что, последняя об этом узнаю?

– Прости! Я хотел тебе сказать, просто мы давно не виделись.

– Есть такая новая штука, называется «СМС», все крутые ребята ей пользуются.

– Ха, – изображает он смех.

Сделав глубокий вдох, я меняю тактику.

– Вообще, это потрясающе. Ноа, правда…

– Давай без потрясений, – перебивает он. – Не хочу слишком обольщаться. Сценаристы по-прежнему могут, не знаю, убить меня в любой момент. И тогда я снова окажусь без работы.

– От писателей действительно многое зависит, – усмехаюсь я и делаю паузу, прежде чем добавить что-то приятное. – Оптимист и реалист.