Ллойд и Крис легче перенесли случившееся. Хоть это хорошо. Крис молод, его раны затянутся. Шрамов не избежать, но он выдержит. Правда, мы не знаем, как быть с его учебой, Делбрукскую школу опять открыли: там снесли и заново отстроили столовую, и все же ему тяжело туда возвращаться. Стоило бы отправить Криса в частный пансион, да где взять деньги? Впрочем, это тема для другого письма.

Прости меня, Джейсон. Я болтаю о моих проблемах, когда у тебя своих собственных предостаточно. Но может, тебе это нужно. Может, тебе надо знать, что кто-то еще в этом мире любил девочку, прятавшуюся за безупречной улыбкой; девочку, которая опрометчиво просила Бога о страдании, дабы искупить человеческие грехи. Мне просто не с кем больше поговорить по душам. Меня все бросили. В голове — сплошной Ниагарский водопад, только бесшумный — туман, бурлящая вода и земля, сливающаяся с небом. Скоро это пройдет…

Где бы ты ни был, пожалуйста, прости меня. Напиши или позвони, если сможешь, а будешь рядом — обязательно заходи. Прошу, не держи зла и знай: я всегда буду поминать тебя добрым словом.

Твоя Линда Энвей.

Три дня спустя пришло письмо от ее супруга:

Здравствуй, Джейсон.

Линда говорит, что отправила тебе письмо, и мне стало ужасно стыдно. Как отблагодарить тебя за храбрость тем страшным утром? Рискуя собственной жизнью, ты спас стольких детей! Я сегодня ходил к твоему дому, но вы, оказывается, давно его продали и ни словом не обмолвились, где вас искать. Теперь вся надежда на почту.

После четвертого октября Линда сама не своя. Тяжело ей, бедняжке. Не знаю, что она написала, только, читая ее письмо, помни, пожалуйста, — все эти месяцы мы живем как во сне. Поверить лживым журналюгам — несмываемый позор, который останется со мной до гробовой доски.

Я спросил Линду, описала ли она тебе похороны Шерил, и она говорит, что нет. Значит, придется мне. Похороны состоялись одиннадцатого октября, через неделю после смерти Шерил. Я думал, за неделю страсти утихнут — ничуть: они только накалились.

Мы с Линдой заказали скромную похоронную службу назло приятелям дочери из «Живой молодежи», которые хотели сами все организовать, совершенно с нами не считаясь. Опасаясь активности «Молодежи», мы собирались устроить исключительно семейные похороны. И мы просчитались.

Во избежание беспорядков, полиция попросила нас не везти тело Шерил через город, а приехать сразу на кладбище. Мы подумали, что они преувеличивают опасность, но, пожав плечами, согласились. Как оказалось, зря. К двум часам дня обочина дороги вокруг кладбища была забита машинами. Окруженные полицейскими, мы зашли на кладбище, где, как потом писали в газетах, собралось около двух тысяч человек. У меня мороз прошел по коже. Нет, это не избитая фраза — теперь я точно понимаю ее значение. Как будто скользкий слизняк прополз вниз по спине.

Над могилой раскинули широкий навес в синюю полоску, но это-то еще ладно — меня другое вывело из себя. Функционеры «Живой молодежи» натащили кучу жирных черных фломастеров, раздали их окружающим, и к нашему приходу подростки исписали весь гроб Шерил какой-то ахинеей. Боже, они обошлись с гробом моей дочери, как со школьной стенгазетой! Наверное, я так разозлился оттого, что сам выбирал гроб для Шерил: жемчужно-белый, ее любимый цвет, — и радовался, как ребенок, когда нашел нужный оттенок. Линду тоже расстроила эта нагробная живопись, но пришлось смириться. Может, и вправду лучше, когда тебя хоронят под добрые слова многочисленных друзей. Нам с Линдой тоже протянули фломастеры, однако мы отказались.

Я, Линда и Крис прежде были на двух похоронах, и я думал, они как-то подготовят нас к происходившему. Нет, ничего не готовит человека к похоронам собственной дочери. Службу читал пастор Филдс, и, надо отдать ему должное, неплохо читал, хотя временами и отвлекался на нравоучения.

Я так и не понял, что Шерил нашла в религии. По мне, она слишком глубоко туда окунулась. Линда придерживается того же мнения. И еще она говорит, будто ты поссорился со своими набожными друзьями. Знаешь, хотя они и ворочают горы в фонде Шерил Энвей, эти ребята мне кажутся какими-то странными. Подумать только, как быстро и единодушно они ополчились против тебя! Но я их слушал и поэтому пишу сейчас жалкое письмо вместо того, чтобы давным-давно пригласить тебя к нам домой.

Писать становится все труднее, хотя ты здесь ни при чем. Сказать, в чем тут дело? Я страшно жалею, что не взял тогда в руки фломастер и не написал теплых слов на гробе Шерил. И почему только я отказался? Что за нелепая гордыня остановила меня от столь невинного проявления любви? Невысказанные слова останутся со мной на всю жизнь. Иногда думаешь, как много мы уносим с собой в могилу. Будто пытаемся всю жизнь туда втянуть. Фанатичные друзья и подружки Шерил мечтали о смерти так же, как когда-то Крис мечтал о поездке в Диснейленд. Мне странно это видеть — наверное, потому что я на тридцать лет их старше. Они все вспоминали о тетради Шерил, о ее последней записи «Бог сейчас здесь», как о каком-то чуде. Не понимаю я их. Рассуждают, словно десятилетняя девочка, гадающая на ромашке: «Любит — не любит». Сам я не вижу тут никакого чуда, но дети в фонде только о чудесах и говорят. Еще одна загадка для меня. Они постоянно просят чудес свыше, готовы углядеть их повсюду. Как человек верующий, я считаю, что Бог создал в мире порядок, а своими просьбами явить чудо мы хотим, чтобы он распустил нити, из которых соткан свет. Сплошные чудеса превратили бы этот мир в карикатуру.

Эх, надо было нанять лодку, погрузить в нее тело Шерил, выйти в пролив Хуан-де-Фука, пристать к какому-нибудь островку, найти тихий луг и похоронить ее среди диких цветов и трав. Тогда бы я знал, что она покоится с миром. А так — вчера я был на ее могиле и видел гору цветов, мягких игрушек и писем: после дождя они слиплись в единую кашу — кашу смятения, ненависти и гнева. Это естественные чувства для такого гнусного преступления, но кладбище — не место для ярости.

Где бы ты ни был, надеюсь, это письмо найдет тебя в добром здравии. Вернешься в северный Ванкувер — обязательно заходи с родными к нам на обед. Уж накормить-то вас мы всегда сможем.

Жму руку, Ллойд Энвей.

А через два дня мне пришло вот что:

Джейсон!

Я застукал отца, когда он отправлял тебе письмо. Папа сначала прятал его между бумагами, но когда понял, что поздно, во всем признался и сказал, что мама тоже тебе написала. Я просто офигел. Могу представить, сколько лапши он тебе на уши навешал. Да и мать. Запомни: все, что они написали — все до единого слова, — полная туфта. Они с самого начала тебя ненавидели. Вытащили из спальни Шерил ваши фотографии и стерли на них твое лицо. Вечерами напролет сидели в гостиной с твоими двуличными дружками и поносили тебя почем зря. Особенно они заводились при намеках на секс. Нет, все мы знаем, что бывает между юношей и девушкой. Только живчики из «Молодежи» преподносили это так, словно ты изнасиловал Шерил. Будто единственной целью твоей жизни было с ней переспать. Распалив родителей, они меняли пластинку: говорили, что ты всегда казался им способным спланировать кровавую резню в школе, хотя бы только для того, чтобы убить тобой же растленную девушку. Как можно было слушать эту пургу? Мне даже приходилось уходить по вечерам. Почти каждый вечер.