– Да забыл, как зовут…

– А где его делянка?

– В том-то и дело, Лимоныч! Я его тут недалеко встретил, на Пушкинской.

– Так-так. Каков он из себя есть?

– Здоровый такой, в плаще. И бородища – во!

– Че-то не припомню… У нас тут таких, Жека, нет. Ты ниче не путаешь? На Пушкинской дело было?

– Да.

– А где?

– В сквере.

– Нет у нас там таких, Жека. Точно.

– Может, он не ваш, а сам по себе?

– Может. Их в последние год-два много развелось, которые сами по себе. Но мы с ними не контачим. Если какой на делянку сунется – тогда конечно. Отвадить – святое дело, а так… Знать, Жека, и твой бродячий…

– Ага, – разочарованно вздохнул я. – Философ… А у кого, Лимоныч, еще можно поспрашивать?

– Че-че ты сказал? Философ?

– Да, – удивленно кивнул я. – Он все присказками выражался. Я и говорю – бродячий философ.

– Насчет присказок, Жека, не знаю, а Философа одного припоминаю…

– Так-так, – быстро сказал я, наливая в стакан водку и протягивая Лимонычу. – Ну-ну?

– Эх-х, хорошо! – утер нос Лимоныч. – В общем, так. С год назад, Жека, появился тут один бродячий. Насчет бороды не скажу, но вроде шибко умный – как ты говоришь. С нашими не якшался, вроде как брезговал. И все сам по себе. То тут появится, то там, а то и вообще куда-то пропадет. В общем, прозвали его Философом. А вышло вот как. То ли он на чью-то делянку залез невзначай, то ли его просто проучить решили, главное, что налетели наши на него впятером.

– Впятером? – невольно поежился я, вспоминая свое приключение в туалете.

– Впятером, – шмыгнул носом Лимоныч. – Но он их всех раскидал.

– Как раскидал?

– В разные стороны. Здоровый оказался – жуть. Убить, правда, никого не убил, но одного малого покалечил. А после сказал им что-то такое – заумное, в общем… Вроде того, чтоб, значит, больше не лезли, а то хуже будет… Ой!

– Ты чего? – быстро оглянулся я по сторонам.

– Да ниче, – прошипел Лимоныч. – Сердце. Сейчас пройдет… Такая вот, Жека, была история. Не знаю, правда, тот этот Философ, который тебе бутылку должен, или нет. Видеть я его сам не видел. Рассказывали.

– Так-так, – точь-в-точь как Динозаврович потер я руки. – Это он. А у кого можно про него еще поспрашивать?

– Да поспрашивать-то, Жека, можно. Только если это он, то бутылка твоя, кажись, пропала.

– Как пропала?

– Севка базарный вчера рассказывал, что… Ой!

– Ну-ну?

– В общем, кажись, сгинул твой Философ… – прошипел Лимоныч посиневшими губами.

– Как сгинул?

– Севка его возле машин видел…

– Ну?

– Знать, в той самой машине он и сгинул…

– В какой – той самой?

– Той самой, которая… которая…

– Которая что? – спросил я, но Лимоныч вдруг дернулся и рухнул на спину.

Склонившись над ним, я быстро приподнял ему на лоб треснувшие очки и вздрогнул. Лимоныч был мертв. Я оглянулся вокруг, глотнул из горлышка водки и полез через забор искать телефон.

Вообще-то по плану Панкратьев должен был все время прикрывать меня в «копейке», но он потерялся где-то возле свалки. Я сильно и не расстраивался, потому что уже давно рассчитывал только на себя.

– Ну что ж, Евгений Иванович, спасибо, – задумчиво поправил очки Динозаврович. – Как все-таки некстати у этого Апельсиновича случился инфаркт… Так вы считаете, что сейчас искать этого Севу бесперспективно?

– А где его сейчас искать? Рыться в мусорных контейнерах на рынках?

– Да-да, конечно. Что поделаешь! Придется ждать до утра. Какие, товарищи, будут мнения насчет добытой Евгением Ивановичем информации?

– Надо этого Севку вылавливать, тогда и думать, – зевнул Панкратьев.

– Но информация, товарищи, согласитесь, любопытная, не так ли? Тут есть над чем подумать.

– Лучше поспать, – вздохнул Панкратьев.

Гаврилов метнул на него злобный взгляд, но Динозаврович неожиданно согласился.

– Тоже верно, майор. Как говорится, утро вечера мудренее…

– Ура! – вскочил со стула Панкратьев.

Рубоповская «копейка» пробивалась запруженными улицами к Колхозному рынку, а я помирал на заднем сиденье в своих лохмотьях с похмелья. Машина резко вильнула в сторону, в моей бедной голове все куда-то поплыло, и тут же словно в кошмаре сверху возникла рожа Панкратьева.

– Тунеядец! Просыпайся! Пора на работу!

– О господи!.. – с трудом сел я.

– Давай пошевеливайся! Динозаврович нервничает!

Динозаврович действительно нервничал в своем кондиционированном кабинете на Кропоткинской. Ни на Центральном, ни на Чибисовском рынках никакого Севки не оказалось. И мне снова предстояло с глубокого похмелья таскаться по задворкам и изображать из себя любящего друга усопшего Лимоныча. Самое главное, что на мои страдания всем было наплевать.

– Бутылку! – сказал я.

– Не вздумай вылакать, это реквизит. Понял?

– Понял-понял, – вздохнул я, с трудом выбираясь из машины.

– Униформу поправь! – прошипел мне вслед Панкратьев.

– Иди ты! – пробурчал я, не оборачиваясь.

Тяжко было мне – прямо жить не хотелось. Кое-как я добрел до питьевого фонтанчика, глотнул воды, выплюнул и увидел недалеко оборванца в вислой шляпе.

– Севку не видел? – спросил я, подгребая к нему.

Бомж заметно насторожился и проговорил сиплым голосом, не глядя на меня:

– А че?

– Долг хочу отдать.

– Кому?

– Ты че – дурак? Севке, не тебе же! Человек один ему полтинник передал. Лимоныч…

– Полтинник? – оживился бомж. – А-а, вспомил… Давай.

– Че – давай?

– Полтинник давай, раз Лимоныч передал. Я Севка. А ты кто будешь?

– Жека я. У меня делянка в переходе у «Детского мира». Пошли присядем где-нибудь. Лимоныча помянем.

Все катилось по накатанной колее. Я встречался с очередным бомжем, выставлял бутылку, и мы ее распивали – как будто так и нужно было. Торопливо заглотнув свои дозы, мы с Севкой немного помолчали, а потом покалякали насчет Лимоныча – какой он был правильный бомж и все такое. Голова у меня вроде как начала проходить, но Панкратьев от рыбного ряда мне то и дело строил страшные рожи – давай, мол, в темпе, Динозаврович на Кропоткинской нервничает. Надоел он мне до смерти. Похмелиться не дает как следует – все кривит свою обезьянью рожу.