Всю последующую дорогу я молчала, смотря то на пенистую поверхность реки, то на безоблачное небо. Чем мы были все ближе к дворцу, тем сильней ощущался аромат власти, королевства, аромат, который сводил меня с ума, заставляя трепетать от сожаления. В королевских стенах я чувствовала себя птичкой в клетке. Все свое детство я жила в страхе перед родителями, в полном подчинении, но еще никогда так сильно мне не хотелось стать свободной, просто жить, зная, что ты никому ничего не должна. А постоянные упоминания о том, что я – леди голубых кровей и моим долгом является думать о графстве, превратились в яд, который с каждым годом все сильней втирали мне в разум родители.

Паскуаль оставил лодку там же, где и всегда: в тени деревьев, где никогда никого не было. Этот укромный уголок, называемый «Одинокой дикостью», скрывался за высокой, зубчатой стеной заброшенного замка, в щели которой росли самые редкие деревья Англии.

Я вскинула голову, морщась от солнца, чьи лучи окутали мой взор. Пытаясь привести себе в порядок, я разгладила руками мокрую, верхнюю юбку и попыталась заплести растрепанные волосы в косу. Разумеется, меня будут бранить за то, что я расхаживаю без чепца, что бы обязательным предметом туалета для королевской фрейлины, но деваться некуда.

Чтобы не вызывать подозрения, я пошла к воротам первая, а мальчик скрылся за кустами дикого шиповника. Постучав, я услышала, как скрипнул замок, а громкий, хриплый голос спросил: – Кто там?

– Пропустите, это я – фрейлина ее величества – Вивиана Бломфилд, – теперь раздался тяжелый стук огромного засова и, наконец, меня пропустили вовнутрь, в пропускную галерею, где я была первый раз с сэром Питером в день своего пребывания во дворец. Теперь это было пустынное место, если не считать многочисленной стражи, которая усилилась по случаю убийства мадам дел Фагасона и попытки отравить королеву. Кстати, именно вчера вечером мне сообщили, что один бочонок вина, который собирались подавать Екатерине к обеду, и вправду был отправлен обычным мышьяком.

Погруженная в свои мысли, я не заметила, как ко мне приближается юный гонец.

Запыленный пылью, уставший, молодой человек подошел ко мне, держа в руках скрученный лист бумаги, скрепленный тяжелой, багровой печатью: – Вы – Вивиана Бломфилд? – сильный акцент давал понять, что этот юноша – не англичанин, а немец.

– Да, я. А кто ты такой? – молодой человек, присев передо мной на одно колено, протянул письмо:

– Я приехать из Германия, жить в Берлине и служить король. Меня прислать граф Нишкон Бломфилд. Он сказать, что вы есть его дочь, – радостный порыв захлестнул меня. Несмотря на то, что во время своего пребывания дома, отец вел себя со мной не очень хорошо, если не сказать, грубо, я все равно была рада, что он написал мне. Взяв листок и оторвав печать, я стала читать: «Вивиана Бломфилд, леди моя дочь, я обращаюсь к Вам, находясь в другой стране, с другими людьми и обычаями. Моя служба в Германии будет длиться пять-шесть лет, но я, как глава семьи, не могу допустить, чтобы Вы, дочка, все это время жили во дворце. Служить королеве – честь для любой девицы, но не забывайте о своем долге, Вивиана. Ваша обязанность – продолжить наш род, скрепить его здоровыми мальчиками. До меня дошли слухи, что Ваша мать – графиня Кевен, желала выдать Вас замуж за австрийца Гильберда Честертона, подробности я писать не буду из-за осторожности. А достопочтенная мадам д’Аконье желала отправить Вас в Суффолк для очень щепетильной ситуации. Возможно, Вы захотите узнать, что из этих предложений я считаю более уместным. Так знайте: я приказываю Вам после турнира немедленно, неотлагательно, собирать вещи и готовиться к отъезду в замок его светлости герцога Суффолка. Вы выполните все требование миссис Марилино и запомните самое главное: никто не должен узнать правду. Я надеюсь на Ваше благоразумие и покорность.

Ваш отец и повелитель – Граф Нишкон Бломфилд».

У меня перехватило дыхание, а строчки смешались в темное пятно. Господи, как я надеялась, что хоть в Берлине отец не будет докучать мне, но получилось все наоборот. Я могла ослушаться мадам д’Аконье, но против воли графа я не смогу пойти. Я окинула взглядом ганца, который переминался с ноги на ногу, ожидая от меня поручений. Перейдя на немецкий язык, я сказала ему: – Передашь его светлости, что я выполню его приказ, но при одном условии: граф поклянется, что никогда не выдаст меня замуж за австрийского герцога ради греховных дел. Можешь идти, – юноша тотчас покинул двор.

Подняв юбки, я побежала наверх, в свою комнату, надеясь, что мое отсутствие не заметили. Не успев дойти до нужного коридора, я услышала взволнованный и хриплый мужской голос, окликавший меня: – Мисс Вивиана, стойте! – ко мне, тяжело дыша, с багровым лицом, подбежал сэр Питер. В таком виде я его едва узнала, но он был не пьян, а чем-то явно взволнован.

– Что случилось?

– Королева…она… плохо, – путая слова, заикаясь, пробормотал приближенный Екатерины. Одно слово «королева» предвещало не очень хорошие последствия, ибо ее величество была на седьмом месяце беременности, и все с трепетом и страхом ждали, когда им скажут, что супруга короля родила мертворожденное дитя.

– Сэр, успокойтесь и спокойно расскажите, что произошло.

Отдышавшись, мужчина выпрямился и с надрывом в глазах посмотрел на меня. Теперь, когда его багровое лицо приходило в норму, а губы не дрожали, я ужаснулась, увидев на его лице ту правду, которую боялась услышать больше всего: – Неужели опять?…

– Слава Богу, пока нет. Но у королевы начались преждевременные роды, и один Бог знает, закончатся ли они благополучно для государыни. Сейчас половина фрейлин ее величества в часовне, молятся, чтобы королева разрешилась здоровым мальчиком, а половина вместе с ней. Вы…

– Я пойду к королеве! – решительно заявила я и побежала в ее покои. Когда двери распахнулись, мне в нос ударил резкий, омерзительный запах крови и тысячи смешанных ароматов, принадлежавших лекарствам. В висках застучало, когда я только переступила порог опочивальни Екатерины. Ее громкие, наполненные болью, крики разносились по всей комнате и эхом отдавались у меня в ушах, а непрерывные слова утешения, лившиеся потоком, различные молитвы и псалмы, которые читали женщины, вообще сводили меня с ума. У меня перед глазами мелькали яркие наряды фрейлин, более темные одеяния аристократок, белые халаты лекарок. Во все стороны летели окровавленные тряпки, которые вынимали между ног королевы. Я подошла к ее кровати, ловя на себе недовольные взгляды мадам д’Аконье. Все присутствующие были так заняты, что даже не заметили моего прихода, но вот только не эта карга. Быстро сказав что-то темноволосой служанке, итальянка незаметно дернула меня за рукав и прошипела на ухо:

– Где вас дьявол носил?

– Это сейчас не имеет никакого значения, – отмахнулась я, смачивая покусанные губы Екатерины каким-то вонючим отваров, из-за которого у королевы должна была начаться рвота. Мне еще в детстве говорили, что во время рвоты матка роженицы сокращается и это способствует быстрому разрешению от бремени. Но не помогало совершенно ничего. Когда боль немного отступала, Екатерина засыпала, но минут через восемь-десять просыпалась с криком раненного животного.