Его лицо расплылось в улыбке. Он покачал головой и снова принялся писать. Никто из нас не сказал ни слова, и никто из нас не пошел к другому. Так продолжалось до тех пор, пока он сам не постучал в мою парадную дверь, держа в руках по термокружке для путешествий.

Он указал мне на одежду – на то самое вызывающее зуд черное платье, в котором я была тогда в книжном клубе, и на ботинки, присел, затем встал и покачал головой.

– Это… не подходит.

– Но я в этом отлично выгляжу, – парировала я.

– Согласен. Если бы мы собирались посмотреть американский балет, ты была бы в этом великолепна. Но я говорю тебе, Январия, что сегодня это не подходит. Мы вернемся очень поздно, – предупредил Гас.

Мы ехали в его машине на север вдоль озера. Солнце висело низко, и его последние лихорадочные лучи окрашивали все вокруг в цвет подсвеченной сахарной ваты. Когда я потребовала, чтобы он выбрал мне наряд и избавил меня от хлопот, то ожидала, что он будет чувствовать себя неловко. Вместо этого он последовал за мной в гостевую комнату на первом этаже, посмотрел на кучу вещей, висящих в шкафу, и выбрал те же самые джинсовые шорты, которые я надевала в книжный магазин Пит, и футболку с Карли Саймон. В этом я и поехала.

– Если ты не заставишь меня слушать, как ты поешь «Everybody Hurts» два раза подряд, – сказала я, – думаю, что и поздний вечер мне не страшен.

Он слабо улыбнулся, и его веки на мгновение моргнули:

– Не волнуйся. Это был особый случай, когда я позволил другу уговорить меня. Такое больше не повторится.

Он беспокойно постукивал по рулю, когда мы подъехали к светофору, на котором горел красный, и мой взгляд скользнул вниз по венам на его предплечьях, а затем вверх вдоль бицепса, до места, где он прятался в рукав рубашки. Мой бывший, Жак, был красив и мог бы работать моделью, рекламирующей нижнее белье. Он был идеально подтянут, с обаятельной улыбкой и золотисто-каштановыми волосами, и не было дня, когда бы они выглядели неряшливо. Гас же обладал массой «несовершенств», но все эти мелкие несовершенства – его шрамы и борозды, кривые линии и острые края – не давали мне отвести взгляда, и мне казалось, что за ними я хочу увидеть нечто большее.

Он наклонился вперед и начал настраивать регулятор температуры, его взгляд метнулся в мою сторону. Я резко отвернулась к окну, пытаясь очистить свой разум, прежде чем он успеет прочитать мои мысли.

– Хочешь, я тебя удивлю? – спросил он.

Мое сердце, казалось, остановилось.

– Что? – спросила я.

– Я насчет того, куда мы едем.

Я расслабилась:

– Хм. Я должна быть удивлена чем-то настолько тревожным, что, по-твоему, не может не попасть в мою книгу? Нет, спасибо.

– Вероятно, это разумно, – согласился он. – Мы собираемся взять интервью у женщины, чья сестра одно время исповедовала культ самоубийц.

– Ты шу-ти-шь.

Он покачал головой.

– О боже, – сказала я сквозь взрыв смеха. Внезапно мое внутреннее напряжение куда-то подевалось. – Гас, ты пишешь романтическую комедию о культе самоубийц?

Он закатил глаза:

– Я договорился об этом интервью еще до нашего пари. Кроме того, смысл этой прогулки в том, чтобы помочь тебе научиться писать в других жанрах.

– Ну, в любом случае ты не шутил про бездну, – сказала я. – Значит, смысл этого урока в том, что по большому счету «Все отстой, а теперь приступай к работе и пиши об этом»?

Гас ухмыльнулся:

– Нет, циничный умник. Суть этого урока – персонаж и его детальная проработка.

Я притворно ахнула:

– Ты никогда не поверишь в это сумасшедшее совпадение, но у нас есть то же самое и в женской прозе!

– Знаешь, ведь это ты инициировала этот план урока, – сказал Гас. – Если ты собираешься все время смеяться надо мной, я с радостью подброшу тебя до ближайшего пригородного камеди-клуба с открытым микрофоном и заберу на обратном пути.

– Ладно, ладно, – помахала я ему рукой. – Персонаж, детали. Ты же говорил…

Гас пожал плечами:

– Мне нравится писать о диковинных вещах. Персонажи и события, которые кажутся слишком абсурдными, чтобы быть реальными, все же встречаются в жизни. Наличие особой специфики помогает сделать невероятное событие правдоподобным. Поэтому я и беру так много интервью. Мне интересно, что люди помнят о той или иной ситуации. Например, если я собираюсь написать про фанатика культа, который верит, что он – инопланетное сознание, реинкарнированное, как все в мире великие лидеры, причем на протяжении многих веков, мне нужно знать, какую обувь он носит и что ест на завтрак.

– Ты действительно так думаешь? – поддразнила я. – Неужели читатели искренне просят об этом?

Он рассмеялся:

– Знаешь, может быть, причина, по которой ты не можешь закончить свою книгу, заключается в том, что ты все время спрашиваешь себя, что же хочет прочитать кто-то другой, а не пишешь то, что хочешь написать ты?

Я скрестила руки на груди, ощетинившись:

– Так скажи мне, Гас, как ты собираешься придать романтическую окраску своей книге о культе самоубийц?

Его голова откинулась на подголовник, и острые, как нож, скулы отбрасывали резкие тени на лицо. Он почесал подбородок:

– Во-первых, я не помню, когда сказал, что это интервью для моего ром-кома? Я с таким же успехом могу отложить все свои заметки до тех пор, пока не выиграю пари, а затем просто вернусь к работе над следующим официальным романом. Так сказать, программной вещью.

– И это то, что ты сейчас делаешь? – спросила я.

– Пока не знаю, – признался он. – Я пытаюсь понять, могу ли я объединить эти идеи.

– Может быть, – произнесла я с сомнением. – Расскажи мне подробности. Посмотрим, смогу ли я помочь.

– Окей. Так, – сказал он, поправляя хватку на руле. – Первоначально предполагалось, что этот журналист узнает, что его школьная возлюбленная, бывшая наркоманка, присоединилась к секте. Поэтому он решает проникнуть в секту и уничтожить ее. Но там он начинает очень быстро продвигаться вверх по действующей в секте служебной лестнице, так что забывает о девушке, которую хотел спасти. И по мере подъема он начинает видеть все иначе, получая доказательство того, что лидер прав. Причем во всем. В конце концов девушка пугается и пытается пойти на попятную, уговаривая его уйти вместе с ней.

– Итак, я предполагаю, – сказала я, – что они уезжают, проводят медовый месяц в Париже и поселяются на маленькой вилле на юге Франции. Наверное, станут виноделами.

– Вообще-то он собирался убить ее, – решительно заявил Гас, – чтобы спасти ее душу. Я еще не решил, будет ли это действие тем, что в конце концов разрушит культ, – просто арестуют всех лидеров и все такое, или он станет новым пророком. Мне понравился первый вариант, потому что он больше похож на замкнутый круг. Он хочет вытащить ее из культа и делает это. Он хочет уничтожить культ и делает это. Но второй вариант мне кажется в некотором смысле более цикличным. Словно бы каждый новый член секты с комплексом героя может в конечном итоге делать именно то, что делает первоначальный лидер культа. Я не знаю. Может быть, в самом конце романа у меня появится молодой человек или женщина с пристрастием к наркотикам…