Наши начальники на Би-би-си проявляли полное понимание и только согласно качали головами, когда мы обсуждали эти вопросы с ними. Зато в этот раз их как подменили. Но почему, вопрошали они снова и снова, почему вы хотите ехать во Вьетнам? Ведь там нет автомобилей, а у власти коммунисты. Что если они примут вас за американцев? Потом, разве туда вообще можно приехать? Они, наверное, и виз иностранцам не выдают. Наконец, бухгалтерия интересовалась, во сколько это обойдется.

Честно сказать, я тогда плел что-то невразумительное. С максимально серьезным лицом я произнес много сложноподчиненных предложений со словами «постольку, поскольку» и «перспективы взаимодействия». Настоящая причина, по которой мне не терпелось выбраться во Вьетнам, была гораздо более прозаической.

Год назад я выпивал с приятелем в итальянской забегаловке в Уондсварте, и этот человек, только что приехавший из Сайгона, поведал мне, какую картину он наблюдал однажды летним вечером в самом центре города.

Тысяча или около того вьетнамских подростков села на мопеды и отправилась по заранее оговоренному маршруту. Эти подростки, пояснил приятель, по бедности не могут вечером никуда пойти. Каждый день им приходится проезжать мимо ресторанов, полных носатыми делягами, но они не могут купить там даже стакан пива.

Западный человек не в состоянии вообразить, насколько бедны эти люди, и тем не менее, заметил мой собеседник, у них у всех есть мопеды.

Тут я моментально представил, как красочно эта тысяча вьетнамских пацанов, мотающаяся на мопедах ночь напролет по грязным улицам Сайгона, будет смотреться на экране. А когда я узнал, что Вьетнам совсем недавно стал 49-й страной мира, имеющей собственную автомобильную промышленность, дело было в шляпе. Мы все-таки снимаем Вьетнам для Motorworld!

До поездки я всерьез полагал, что эта страна существовала, только чтобы набивать мошну голливудских магнатов, поскольку была не более чем предлогом, под которым Сильвестр Сталлоне появлялся в кадре, картинно измазанный грязью. Вьетнам был названием войны, а не страны.

Вьетнамцев я представлял только в двух ипостасях: или как официантов в лондонском ресторане с вьетнамской кухней, или как мельтешащих на экране лилипутов в соломенных шляпах, бросающих гранаты в американские вертолеты.

По сути дела, это были даже не люди, а просто набор экзотических азиатских персонажей, которые только и делали, что взрывались. Я даже не знал, что слово «Вьетконг» просто означало «вьетнамские коммунисты», или что прозвище «чарли», которым их называли американские солдаты, произошло от половинки словесного радиообозначения «Вьетконга» — VC, или «Виктор Чарли». Американцы бесконечное число раз повторяли нам, что вьетнамцы — просто стадо варваров, которые заставляют пленников играть в русскую рулетку, и что любой шестилетний вьетнамский подросток только и думает о том, как бы засунуть вам в штаны противопехотную мину.

Разумеется, такая ситуация стала возможна потому, что с тех пор, как последний американский вертолет взлетел с крыши тамошнего посольства США, мы стали много и часто слышать о Вьетнаме от янки, но практически никогда — от самих вьетнамцев.

Это не удивительно. В свое время вьетнамцы выгнали из своей страны французов, но тут обнаружили, что к ним подкрадывается Сильвестр Сталлоне. Они, конечно, надрали задницу и ему, но на этом все закончилось. Страна решила захлопнуть двери, ведущие во внешний мир, потому что этот внешний мир, казалось ей, слишком активно совал нос в ее дела, и стала совершенствовать собственную версию коммунизма.

Эта версия по всем параметрам оказалась очень жесткой. Люди, которым чудом удавалось сбежать из страны, рассказывали о режиме, при котором гражданам не разрешалось носить одежду из цветной ткани, а моторные транспортные средства находились под строжайшим запретом. В общем, Москва 1960-х годов в сравнении с Вьетнамом могла показаться Лондоном.

Однако поддерживать диктатуру долгое время непросто: в конце концов люди устают стоять на цыпочках. Вот и вьетнамские власти через пятнадцать лет правления начали ослаблять свою хватку, и сегодня представители этих властей все дни напролет лежат, откинувшись на кушетке с джин-тоником в руке, а их ноги массируют полуголые красавицы с Фиджи. Вьетнам превратился в самую расслабленную страну мира.

Ах да, в этой стране до сих пор нельзя открыть свой бизнес без вьетнамского партнера, а за всеми съемочными группами ходят по два правительственных соглядатая. Соглядатаи, приставленные к нам, были не из тех, кто носит кирзовые сапоги и с завистью смотрит на ваши ухоженные ногти. Наша парочка была похожа на школьных учителей из английской провинции.

В конце концов американцы восстановили с Вьетнамом дипотношения, в него опять понаехали французы, в половине сайгонских баров засела публика того же сорта, что и в лондонских пабах, а корейцы начали строить в стране отели со скоростью шестнадцать штук в день.

Пройдет еще несколько лет, и Сайгон будет выглядеть, как помесь Сингапура с Бангкоком; иными словами, он станет отвратительным до умопомрачения. Но в 1994 году в Сайгоне все еще был рай.

Как правило, путешественнику неразумно составлять мнение о стране по тем картинам, которые открываются из окна автобуса по пути из аэропорта в фешенебельный отель в центре города. Если судить по тому, что видно по пути из аэропорта Хитроу в Лондон, то лицом Британии оказался бы застроенный депрессивными многоэтажками Хаунслоу.

Вьетнам стал исключением из этого правила, потому что виды, открывшиеся нам по дороге из аэропорта в отель, были просто сказочными. В ночном воздухе витали поистине средиземноморские ароматы, а слабеньких уличных фонарей хватало лишь на освещение клубящихся вокруг них ночных насекомых.

Прямо перед нашим приездом прошел тропический ливень, который идет там что ни день, и воздух был необыкновенно чист и свеж. Дома по большей части были тоже погружены в темноту, и лишь откуда-то издалека доносилось жужжание нескольких мопедов.

К моменту приезда во Вьетнам мы путешествовали по свету уже довольно долго. Две недели мы провели на съемках в Детройте, затем совершили 14-часовой перелет в Японию, где вкалывали еще две недели. После месяца каторжной работы без единого выходного, мы наконец вылетели в Гонконг, а оттуда в Сайгон.

Если уж быть совсем точным, этот город в наши дни называется Хошимин, но я был слишком уставшим, чтобы обращать внимание на эти глупости.

Слегка встряхнул нас ото сна шофер, везший группу в отель: на дороге он выделывал такие маневры и выкрутасы, от которых скоро стало перехватывать дыхание. Он ехал по той стороне дороги, по которой ему больше нравилось, а все перекрестки проезжал на красный свет без остановки. Наверное, он рассудил, что раз большинство людей вокруг ездит на мопедах, то даже в случае ДТП с нами будет все в порядке.

Наличие на улицах светофоров казалось материальным подтверждением того, что Сайгон старается идти в ногу со временем. Если бы не одно «но»: светофоры установили, и они даже работали, но никто при этом не удосужился растолковать местным, что красный значит «стой», а зеленый — «поехали». И для нашего шофера, и для остальных четырех миллионов жителей Сайгона светофоры были не более чем забавными разноцветными фонариками на столбах и особого смысла не имели.