— Анатолий Михайлович, — прервала Лариса поток речей разошедшегося художника. — Расскажите мне, какие у вас были отношения с покойным.

— Отношения? — Семушкин вкинул брови и оттопырил нижнюю губу. — Да практически никаких. Этот человек не относился к числу цивилизованных и интеллигентных, уж простите мне подобный нелицеприятный выпад в его адрес — я констатирую факты. Он был расчетливый сухарь. Моего присутствия здесь он не хотел терпеть, хотя я отец двоих детей Людмилы. Мы с вами понимаем, насколько это глупо и несправедливо. Я страдал от этого, мне дороги мои дети, но — увы! — Анатолий вздохнул и картинно развел руками. — Что я мог сделать? Я не смею вмешиваться в отношения мужчины и женщины, которая мне больше не принадлежит. Я целиком оставляю на совести Людмилы и Николая их поступок, в результате которого дети росли без родного отца. Жизнь так жестока, приходится принимать ее циничные законы. Разрешите, я закурю? — Он потянулся к пачке Ларисиных «Кент лайтс», лежавших на столике.

— Да, конечно, — усмехнулась та. — А вот Людмила Николаевна говорит, что вы не очень-то и интересовались детьми. Более того, оставили ее одну с ними и ничем не помогали. А когда Николай Алексеевич захотел их усыновить, вы легко от них отказались. А потом стали приходить и просить денег.

— Ах, женщина всегда старается очернить мужчину, с которым не нашла взаимопонимания, — театрально вздохнул Семушкин. — Конечно, что еще Людмила может сказать обо мне? Она не понимала меня, она человек абсолютно не творческий, даже ограниченный. Ей непонятны были искания мятущейся, не знающей покоя души… Но пусть это останется на ее совести.

— То есть вы хотите сказать, что Николай Алексеевич относился к вам неприязненно? — уточнила Лариса.

— Что поделаешь, таков склад характера экономически ориентированного человека. Он не видел ничего дальше своих цифр и статей доходов и расходов.

— А вы, я так понимаю, нуждались в средствах? — задала Лариса еще один вопрос.

— Увы, люди творческие не очень-то ценятся в наше жестокое время, где все гонятся только за наживой, — резюмировал Семушкин. — А почему вы столь рьяно интересуетесь моей скромной персоной?

— Потому что, как я уже сказала, я расследую обстоятельства смерти Николая Алексеевича, и меня интересуют люди, которым была выгодна его гибель, — спокойно сказала Лариса.

— И вы хотите сказать, что она была выгодна мне? — простер руки к потолку Анатолий Михайлович. — Помилуйте, но мне совершенно незачем было его убивать. Люся, должно быть, сказала вам, что я как раз ничего не выигрываю от его смерти, и это естественно. Глупо было бы мне рассчитывать на какую-то часть наследства, — со вздохом заключил неудавшийся художник.

— А скажите, Анатолий Михайлович, — никак не комментируя заявление Семушкина об отсутствии мотивов для убийства с его стороны, спросила Лариса, — где находились вы сами в тот вечер, когда убили Голованова?

— Это было два дня назад, как я понимаю, — проявляя осведомленность, серьезно кивнул Семушкин. — Я прекрасно помню тот вечер. Я поехал к одному своему приятелю, он живет довольно далеко, на окраине города. Я тогда сделал непростительную глупость — его не оказалось дома, и я прождал у подъезда около полутора часов. Тем самым я отрезал себе возможность возвратиться домой на маршрутном такси. Приятель мой так и не подошел, и мне не оставалось ничего другого, как скучно дожидаться троллейбуса. Он подошел минут через сорок, я уже весь продрог, и домой добрался где-то к часу ночи. Может, чуть позже. Вот в такую неприятную историю я попал по собственной опрометчивости, — виновато улыбнувшись, завершил он.

— То есть вас никто не видел в тот вечер, вплоть до момента, когда вы пришли домой? — констатировала Лариса.

— Конечно, кто меня мог там увидеть? — пожал плечами Семушкин. — Меня там никто не знает, да и место довольно глухое… Так что, к сожалению…

Анатолий Михайлович качал головой, вздыхал и ахал, всем своим видом выражая, насколько он потрясен и шокирован «кошмарной историей», что он от всей души рад бы помочь, но — увы! — это не в его силах.

Искренность его могла показаться натуральной разве что до мозга костей наивному человеку, а Лариса к таковым не относилась. И Анатолий Михайлович заставил ее принять его «скромную персону» на заметку.

К этому времени в гостиную вошла Людмила Николаевна, неся на подносе три чашки кофе. Она поставила их на столик, села в кресло, как-то нервно сжавшись в комок и ничего не говоря.

Семушкин первым взял чашку и, отпив из нее глоток, заявил, качая головой:

— Все-таки умеешь ты, Люся, варить кофе. Даже из тех суррогатов, которыми сейчас заполнены прилавки магазинов. Впрочем, с твоими доходами ты можешь позволить себе и самые дорогие супермаркеты, где еще можно найти настоящий бразильский кофе.

— У меня не такие уж высокие доходы, — безразличным тоном ответила Голованова. — На кофе, конечно, хватало бы, если бы не трое детей, которых я теперь должна в одиночестве ставить на ноги.

— Люсенька, но ведь я предлагал тебе… разумное предложение, — проникновенно проговорил Семушкин и положил бывшей супруге ладонь на плечо. — К чему тебе брать на себя такую обузу?

— Анатолий, при Ларисе Викторовне я считаю данный разговор неуместным, — поежилась Людмила Николаевна, отстраняясь в сторону. — И вообще, меня утомило общение с тобой. Я сейчас не могу говорить на эти темы, уж прости!

— Анатолий Михайлович, — позволила себе Лариса вмешаться. — У меня вопросов к вам больше нет. Людмила Николаевна, насколько я поняла, также обсудила с вами все проблемы. А теперь нам нужно поговорить с ней наедине. Так что… Увы! — усмехнувшись, закончила Котова, повторив любимое выражение самого Семушкина.

— Что ж, — с выражением крайнего разочарования на лице вздохнул Анатолий Михайлович. — Что поделать, не смею быть назойливым. Лариса, очень приятно было познакомиться, — он чинно приложился губами к руке Ларисы. Затем обратился к Людмиле Николаевне: — Люсенька, я на днях загляну. Нет-нет, провожать не надо, я сам удалюсь.

Он махнул на прощание женщинам рукой и скрылся в прихожей. Людмила Николаевна печально вздохнула. Уголки ее губ были опущены.

— Людмила Николаевна, — выдержав некоторую паузу, сказала Лариса. — А вы не думаете, что ваш бывший супруг может быть причастен к смерти Николая Алексеевича?

— Толя? — Серые выщипанные брови женщины поползли кверху. — Да нет, что вы! Он же… Интеллигентный человек все-таки, правильно? Был… — уточнила она.

— Людмила Николаевна, — мягко продолжила Лариса, — я все прекрасно понимаю. Но давайте рассмотрим ситуацию с позиций разума. Анатолий Михайлович весьма и весьма нуждается в средствах, и это ясно всем. Да и он не пытается этого скрыть. Единственный источник дохода для него — это вы. Но… Николай Алексеевич при жизни строго-настрого запретил вам давать бывшему мужу хоть какие-то суммы. И это справедливо. Что же остается делать этому «творческому человеку», патологически не приемлющему физический труд? Искать способы, чтобы заставить вас раскошелиться. Дальше выводы делайте сами.