Николай Михайлович растерянно посмотрел на листок бумаги, на нем отчетливо виднелись красные пятна с разводами. Действительно, кровью подписан, другого тут не скажешь. Посмотрев ставшими очумелыми глазами на разрушенное здание, он, тяжело ступая, пошел к своей машине. Без сил присел на жесткое сиденье, дрожащими пальцами кое-как достал из пачки папиросу, а вот закурить не смог. Спички либо ломались, либо падали на пол, но никак не мог чиркнуть правильно. Выручил водитель, сообразив, щелкнул зажигалкой, поднес огонек.

Гловацкий глубоко затянулся несколько раз, и только после этого его, как говорится, отпустило – война дыхнула в лицо со всей беспощадностью, ее запах смерти только один табак мог перебить, это он знал давно, с первой чеченской командировки.

«Судьбу тут не обманешь, раз суждено умереть у стенки, к ней тебя со временем и поставят, как ни крути. Три корпуса, три – я с дивизией еще не освоился, а тут шесть. Завалю все на хрен, еще хуже будет, чем в той нашей истории, я не на своем месте! И все – меня под трибунал, и к стенке! Хоть самому пулю в голову пускай, позора не хочу. Думал, генералу Гловацкому имя доброе восстановить, а теперь под проклятия подвести могу запросто, за считаные дни», – Николай Михайлович машинально расстегнул кобуру ТТ, ладонь ухватила теплую рукоять. Но именно это прикосновение успокоило нервы, мандраж неожиданно прекратился, подступившие истерические нотки исчезли из груди совершенно.

«Ты чего трясешься, как хвост овечий?! Смерть не страшит, боязно вам долг перед Родиной не исполнить?! Задача получена, враг подступает, силы есть, и не малые! Ты мозги свои напряги, раньше вроде игра для тебя была, а теперь война настоящая подступает! Вот и воюй, для чего нас двоих учили! Воюй как надо, за нами Ленинград! Помни о БЛОКАДЕ!!!»

В мозгу хрипло говорил чужой голос, озвучивавший его собственные потаенные мысли. Все страхи разом исчезли, Гловацкий ощутил, как внутри начинает переполнять злая, но холодная решимость. Он застегнул кобуру и потянулся к папиросе. Отчаянно захотелось курить, все тщательно обдумать. Привычно смял картонный мундштук, твердыми пальцами зажег спичку, с нескрываемым удовольствием глубоко втянул в легкие сладковатый дымок «Казбека». Машинально отметил, что курит очень хороший табак, гораздо лучше того, что доводилось попробовать в той жизни, в те последние годы перестройки, когда в училище отведал эти же папиросы, из совершенно схожей пачки. Такие, но совсем не такие!

– И что же случилось? История начала меняться…

Гловацкий задумался, и чем дольше размышлял над обстоятельствами своего назначения, тем больше приходил к выводу, что стал катализатором случившихся событий. Погибли три комкора под одной бомбежкой, потеряно командование фронта, пусть на сутки, но управление войсками утрачено. А он, в силу сложившихся обстоятельств, теперь должен руководить нашими частями на самом опасном направлении, куда направлен главный удар 4-й танковой группы Гепнера.

«Почему? Почему так все произошло? Немцы, как я читал, подвергали бомбежке выдвигающиеся к Резекне части 163-й дивизии. Уверен, самолеты, что пролетели над УРом и разбомбили штаб фронта, не нашли другой цели. И бомбили штаб потому, что не увидели арьергард, ведь Кленов задержал части под Островом. И пошли на запасную цель… А она Псков! Увидели скопление машин у здания, а одно это говорит, что здесь нечто, похожее на штаб. И ударили!. Может, в чем-то и ошибаюсь, но очень похоже». – Гловацкий закурил папиросу и потер пальцем переносицу. Да, так скорее и было, ответ найден, но только на один вопрос. Второй стоит перед ним со всей остротой: как не пустить немецкие танки за линию укреплений и в заречье?

Да и не вопрос это уже, огромная проблема, которую следует решать немедленно и во всем объеме!

«Так, и что мы имеем? Завтра, уже после полудня, сюда подойдет 1-я панцер-дивизия. Немцы попытаются захватить мосты, укрепиться в Острове, занять плацдарм. Тогда им удалось отбить все атаки танков, пехоты у наших было мало. И все – дня через два ударили на Псков, и войска укрепрайонов оказались отрезаны. Смысла оборонять УР не было, за спиной река, а на том берегу немцы. По сути, три их дивизии корпуса Рейнгардта поочередно наши три корпуса разбили. Ясно с корпусом Манштейна, того отправили южнее, в заболоченную местность, от Опочки до Пушкинских гор, совершенно не подходящую для моторизованных войск. Потом командование опомнилось и вернуло 56-й корпус к Пскову. Значит, не меньше трех дней пройдет, пока их силы вдвое не возрастут. Немало времени, если его с толком использовать, даже много для подготовки достойной встречи на втором рубеже, по правому берегу Великой.

Думай, голова, на то ты и предназначена. Так, а что это за полковник на «эмке» подъехал, лицо у него больно знакомое? Как там его? А, так это же начальник штаба 41-го стрелкового корпуса, видимо, уже доложили ему, где находится вновь назначенный комкор, вот и приехал сразу. На ловца и зверь бежит, вас-то мне и надо, Константин Сергеевич! На дворе уже десять вечера, надо многое успеть. Всю ночь придется работать, извилинами шевелить и найти простые как лом приемы, чтоб и позиции удержать, и немцам хорошо кровь пустить, чтобы здесь, а не на Луге их остановить».

Гловацкий выбросил папиросу и вышел из машины, одернув китель. Тут его заметили – полковник быстро направился к нему, переходя на строевой шаг, готовясь доложить новому командиру корпуса по всей форме. Только Николай Михайлович махнул на это рукою и без всяких предисловий протянул тому ладонь для обмена крепкими рукопожатиями, а потом листок с кровавыми пятнами.

– Приобщите, Константин Сергеевич. Немедленно подготовьте приказ о моем вступлении в должность. Отправьте в штабы 22-го стрелкового и 1-го механизированного корпусов для ознакомления. Полковнику Мизицкому от меня принять 118-ю стрелковую дивизию! Обойдемся без сдачи-передачи, к чему бюрократия, не до нее. Поехали в штаб, нужно войти в курс обстановки и подготовить перечень самых неотложных мероприятий. За рекой для нас земли нет, мы будем стоять здесь до конца!

Помкомвзвода 82-го пулеметного батальона старший сержант Власьев Островский УР

– Третий полувзвод! Ваш ДОТ по центру!

Немолодой военный, в солидных годах, далеко за пятьдесят, с вислыми усами, как у запорожского казака на картине известного русского художника, устало вздохнул. Его мучила одышка, да и выглядел он мрачно, совсем не оправдывая довольно смешную фамилию Захлюпа. Пропыленный китель с черными петлицами воентехника. Данное звание полностью соответствовало лейтенанту, несолидному для внушительного возраста, в котором положено быть генералом или как минимум подполковником.

Заместитель командира батальонного узла Островского УРа еще раз тяжело вздохнул, чисто по-деревенски подтянул грязные шаровары и махнул рукою в сторону углубленного в гребень холма ДОТа, уставившего разные глазницы-амбразуры в сторону пыльной гравийной дороги. И пошел следом за небольшой колонной пулеметчиков, будущих гарнизонов ДОТов, проходя мимо копающихся в земле бойцов, уже стоявших по пояс в отрытых окопах.

На обочине осталось полтора десятка красноармейцев, только недавно мобилизованных, единственным кадровым военным являлся их командир, он был занят тем, что смотрел на ДОТ, прищурив свои чуть раскосые глаза – память предков. Век назад пращур вернулся из похода на азиатскую Бухару, привез притороченную к седлу прекрасную невольницу, на которой женился, – как-то не приживалось рабство в вольных казачьих станицах, полонянки очень быстро становились супругами, а не какими-то приживалками.