Аргирос пожал плечами, досадуя на себя за допущенный промах. Сейчас это не имело значения, но в неподходящий момент могло привести к беде. Магистр притворялся. На самом деле он знал об Александрии куда больше – настолько, насколько мог знать человек, никогда там не бывавший. Занятия исследованиями приносили больше пользы, чем бессмысленная скорбь.

Магистр даже знал, почему маяк так медленно восстанавливался, несмотря на желание Никифора снова зажечь его. Потому-то Василий и явился сюда.

Надо выяснить, как решить задачу. Похоже, в Александрии этого никто не знал. Это вторая причина, по которой сюда прислали магистра.

Корабль скользнул в бухту Евностис – Счастливого Возвращения. Остров Фарос, давший название знаменитому маяку, прикрывал ее от северных штормов, а Гептастадий, дамба длиной в семь восьмых мили[18], соединявшая Фарос с материком, отделял Евностис от Большой бухты, расположенной на востоке. Последняя предназначалась для военных кораблей.

Гептастадий выглядел не так, как его представлял Аргирос. Ему не пришло в голову расспросить о дамбе, а древние авторы писали только о насыпи. Так оно и было в их времена. Но отложившиеся за столетия осадки превратили дамбу в перешеек шириной почти в четверть мили. Вдоль приподнятой дороги на остров расположились дома, мастерские и фабрики. Магистр нахмурил густые брови над глубоко посаженными глазами – точнее, бровь, потому что его брови смыкались на переносице. Интересно, о чем еще не упоминалось в книгах.

Суда и лодки всех типов заполняли бухту Евностис: бочкообразные торговые корабли с прямоугольными парусами, как тот, на каком прибыл Аргирос; рыбацкие лодки с короткими шкаторинами переднего паруса, что позволяло им плыть по ветру, многовесельные буксиры. Пара таких буксиров, издали похожих на пауков, направилась к судну Аргироса, когда оно приблизилось к гранитным причалам.

– Убирай парус, эй, там! – крикнул моряк с первого буксира.

Матросы поспешили выполнить указание. Буксиры, груженные большими клубками канатов, подтащили судно к месту стоянки у одного из причалов. Матросы выбросили швартовы поджидавшим на берегу портовым морякам, и те закрепили канаты торгового судна на пристани. Аргирос закинул свой багаж за плечо, пристегнул меч к поясу и спустился по трапу. Когда он ступил на причал, один из швартовщиков указал на меч и заметил:

– Будьте начеку, если вам вздумается выхватить оружие, дружище. Здесь большой город, вас арестуют если станете размахивать мечом во время ссоры, и слуги префекта отрубят вам большие пальцы, чтобы больше такое не повторилось.

Магистр взглянул на него свысока.

– Я живу в Константинополе, а это не просто большой город, а столица.

Лишь в Александрии это суждение могло натолкнуться на возражения. Рабочий просто хмыкнул и сказал:

– Выскочка.

Он придал слову на греческом форму, по которой Аргирос понял, что имелся в виду Константинополь, а не он сам. До тех пор пока Константин не превратил сонный Византий в Новый Рим, Александрия была первым городом на востоке империи. Ее жители это помнили… и по-прежнему возмущались.

Магистр с вещами направился вдоль причала в город. Он думал пройтись по Гептастадию и осмотреть недостроенный маяк прямо сейчас, но сначала все-таки решил устроиться. К этому его склонила тяжесть мешка с вещами – казалось, она возрастала с каждым шагом.

Магистр нашел комнату неподалеку от места, где Гептастадий соединялся с сушей. Увенчанные крестами купола соседней церкви Святого Афанасия служили высотной доминантой, видимой в значительной части Александрии. Хотя улицы города образовывали правильную сеть, Аргирос обрадовался дополнительному ориентиру, по которому можно найти путь домой.

Пока Василий разбирал вещи, солнце над западными воротами Луны приобрело малиновый оттенок. Магистра предупреждали, что на улаживание вопросов с египетскими чиновниками уйдет целый день, так что приступать к делам на ночь глядя бессмысленно. Он купил буханку хлеба, несколько луковиц и вина в соседней таверне, вернулся в комнату, повесил над кроватью москитную сетку и лег спать.

Во сне он видел Елену, какой она была до того, как оспа лишила ее красоты, а затем и жизни. Он видел ее смеющиеся голубые глаза, вспоминал, как соприкасались их губы, как платье скользило с ее белых плеч, вспоминал ее упоительные ласки…

Василий пробудился. Он всегда просыпался на этом месте. Он покрылся потом, но не из-за жары – летними ночами в Александрии было приятно благодаря северным бризам. Он смотрел в темноту и мечтал, чтобы навязчивый сон или отпустил его, или однажды продлился бы еще на несколько секунд.

После смерти жены Василий не прикасался к женщинам. В первые месяцы траура он всерьез подумывал покинуть мирскую жизнь и найти покой в монастыре. Эта мысль до сих пор посещала его время от времени. По какой монах мог выйти из него, если сны доказывали, что он по-прежнему оставался во власти плотских желаний?

Постепенно он снова погружался в забытье. Может быть, он опять увидит этот сон и на мгновение почувствует себя счастливым – или несчастным.

В Константинополе письмо с печатью и подписью Георгия Лаканодракона мгновенно открывало все двери и развязывало все языки: магистр официорий – один из главных министров василевса ромеев. Василий был еще слишком молод, чтобы претендовать на близкое знакомство с шефом корпуса, но кто мог догадаться об этом по письму и кто мог осмелиться противоречить самому Георгию Лаканодракону?

Письмо помогло и в Александрии, но лишь в известной степени и вкупе с настоящим торгом. Пришлось потратить две недели – тот отрезок времени, который Аргирос сэкономил, отправившись на борту судна, – и три номисмы, чтобы секретарь препроводил магистра в кабинет к Муамету Деканосу, заместителю императорского префекта, управлявшего Египтом от имени василевса.

Деканос, щуплый смуглый человек с большими темными кругами под глазами, быстро прочел переданное Аргиросом письмо: «Предоставьте моему уполномоченному любую помощь, какую вы бы оказали и мне, ибо он пользуется моим полным доверием». Он сдвинул кипу папирусов на край стола и на освободившееся место положил письмо из столицы.

– Буду рад помочь вам, э-э, Аргирос. Ваше дело, смею надеяться, рано или поздно уладится, чего не скажешь об этой неразберихе. – Он хмуро посмотрел на только что сдвинутую кучу папирусов.

– Светлый господин? – произнес Аргирос.

Деканос для его поручения был важной персоной, и потому с ним следовало разговаривать вежливо.

– Эта неразбериха, – повторил заместитель префекта с какой-то угрюмой гордостью, – тянется еще со времен моего святого.

– Святого Муамета? – Аргирос невольно раскрыл рот от изумления. – Но – как? – ведь он обратился в христианство семьсот лет назад.

– Верно, – признал Деканос. – Так и есть. Раз вы это помните, то, очевидно, знаете о персидском вторжении, которое заставило его бежать из монастыря в Константинополь.