Магистр кивнул. Рожденный арабом-язычником, Муамет пришел ко Христу во время торговой поездки в Сирию и закончил жизнь архиепископом в далекой Испании. Кроме того, он обнаружил талант гимнографа, и его песнопения до сих пор распевались по всей империи. Неудивительно, что после столь замечательной и праведной жизни он был признан святым.

– То был самый страшный удар персов по империи за все времена. Они даже здесь, в Александрии, пятнадцать лет правили по своим законам. Открылось приличное число наследственных дел, и их законность стала оспариваться, когда вернулось римское правление. Эта неразбериха, – ему, нравилось повторяться, – дело Пхериса против Серапиона. Один из тех исков.

– Но – как? – семьсот лет!

Теперь уже Аргирос повторил свое восклицание, и не только с изумлением, но и с возмущением.

– Как? – Деканос закатил глаза. – Египетские семьи обычно огромны; на беду, они не вымирают. И они любят обращаться к законам – здесь это большее развлечение, чем ипподром, да и шансов на успех больше. И любое решение суда без конца обжалуется: то писец неправильно написал какое-то слово, то употреблен винительный падеж вместо родительного, что, очевидно, меняет смысл последующего постановления. Очевидно. – Василий еще не слышал, чтобы это слово произносили в качестве ругательства. – И вот…

Империя держалась тринадцать веков с Рождества Христова, а могущественным государством была еще задолго до того. Аргирос всегда оставался сторонником непрерывного развития. Сейчас он впервые увидел оборотную сторону этого; ведь случись в свое время какой-нибудь беспорядок, и о деле «Пхерис против Серапиона» было бы давно забыто.

С определенным усилием магистр направил свои мысли в нужном направлении.

– Как вы, господин, прочли в письме, император, храни его Христос, был бы доволен, если бы восстановление вашего большого маяка шло быстрее. Через магистра официорий он прислал меня из Константинополя, чтобы по возможности ускорить это дело.

Имперский префект управлял Александрией и Египтом из здания, служившего дворцом Птолемеев до захвата провинции римлянами. Дворец стоял на мысе Лохиас, вдававшемся в море в восточной части города. По счастливому совпадению окно кабинета Деканоса выходило на северо-запад, к наполовину законченной башне, которая должна – или могла бы – снова стать маяком. Отсюда до нее около полумили. Из окна кабинета рабочие напоминали бы муравьев, но их вовсе не было видно. Кивком и взмахом руки Аргирос без слов дал понять, что он об этом думал.

Деканос нахмурился.

– Дорогой мой господин, мы обращаемся с петициями в Константинополь, чтобы маяк был отстроен заново, с тех пор, как он обрушился во время землетрясения, но императоры один за другим не обращают на это внимания. Только восемь лет назад мы получили разрешение взяться за работу. И мы не так уж плохо потрудились за это время.

Аргирос не употребил бы слово «только», но, с другой стороны, ему не приходилось сталкиваться с делами типа «Пхерис против Серапиона».

– Действительно, неплохо, если смотреть в целом, – сказал Аргирос, будто бы соглашаясь. – Однако его императорское величество разочарован, что в последние два года работа продвигается чересчур медленно. Он полагает, что в столь многолюдной стране для выполнения подобной задачи рабочих рук достаточно.

– Ох, у нас полно каторжников для работы в каменоломнях и сколько угодно безмозглых, но здоровых мужланов, чтобы доставлять камень на Фарос. – В свою очередь, Деканос тоже следил за своей интонацией; он тоже с настороженностью относился к Аргиросу, но слова выдавали раздражение заместителя префекта. – Однако квалифицированных рабочих, каменотесов, бетонщиков и плотников для сколачивания лесов заполучить не так просто. С ними у нас затруднения.

По его виду можно было подумать, что это признание причиняло ему страдания. Это озадачило магистра.

– Но почему? Они должны беспрекословно подчиняться императорскому указу и предоставлять свои услуги.

– Дорогой мой господин, я вижу, вы не знаете Александрии. – В смешке Деканоса проскользнуло легкое удивление. – Гильдии…

– В Константинополе тоже есть гильдии, – перебил Аргирос. Он все еще был смущен. – В каждом городе империи есть объединения ремесленников.

– Несомненно, несомненно. Но возможен ли в Константинополе анахорезис[19]?

– Уход? – спросил магистр. Теперь он совершенно запутался. – Простите, но я вас не понимаю.

– Боюсь, слово это в Египте значит не просто «уход». Крестьяне в египетских деревнях вдоль Нила всегда практиковали обычай просто бежать, – уходить – из своих домов из-за слишком высоких налогов или наводнения. Обычно они возвращались, когда положение выправлялось, но могли превратиться в разбойников, если тяжелые времена затягивались.

– Крестьяне так поступают по всей империи, во всем мире. – Аргирос пожал плечами. – Чем же отличается Египет?

– Тем, что здесь анахорезис заходит куда дальше. Если, допустим, казнили человека, а местные считают, что приговор несправедлив, в знак протеста могут уйти целые деревни. А если, – Деканос предупредил возражения Аргироса, – мы попытаемся наказать зачинщиков или силой вернуть крестьян на место, то можем вызвать еще больший исход. Пару раз вся долина Нила была парализована от дельты до самого первого порога.

Аргирос понял, почему был проникнут ужасом голос александрийца. В Константинополе чиновники так же боялись мятежей, потому что однажды восставшие чуть не свергли с трона Юстиниана Великого. Магистр предполагал, что в любой провинции были свои проблемы, которые не давали спокойно спать правителям.

И все-таки что-то здесь было не так.

– Крестьяне сейчас не беспокоятся, иначе вы бы не говорили, что у вас в достатке неквалифицированных рабочих, – неторопливо произнес Аргирос.

– Хорошо, – сказал Деканос, очень довольный, что магистр его понял. – Вы правы, господин. Очень хорошо. Но здесь, в Александрии, видите ли, гильдии тоже научились играть в анахорезис. Если только им что-то не по нраву, они оставляют работу.

– И это…

– …случилось на маяке, да.

– Храни нас Богородица.

У Аргироса начинала болеть голова.

– Более того, – Муамет Деканос, казалось, получал нездоровое удовольствие, сообщая дурные новости, – как я говорил, это Александрия; мы раньше уже сталкивались с анахорезисом гильдий или одной из них по крайней мере. Но с маяка ушли все гильдии одновременно, и ни одна не вернется до тех пор, пока все не будут довольны. И это Александрия, где никто ни с кем и ни в чем не желает соглашаться.

– Однако, – сказал магистр, всячески стараясь найти разумное объяснение, – все они когда-то были довольны, иначе вовсе никакой работы не было бы сделано. Что же тогда заставило их уйти?