Ему важно было сохранить с ней прочную эмоциональную связь. «Листки» были не только посредником, но и воплощением Мары, хотя и писал в него он. «Разговор» с «ней» был для нее важнее всего. Так и в Баку он отказался от общения с приятными ему Байковыми и Леонтовичами, что побыть с «нею» наедине в вагоне:

«Постелил свой непромокаемый плащ, свернул куртку, на нее твою подушечку, укроюсь шинелью и буду спать. Байковы предлагали ночевать, но я отказался. Предпочел быть в своем купе, с этой тетрадью, с тобой – ну у себя, хоть и без уютной постели. Ну Христос с тобой» (21.02.1919)[131].

Ему важно было, чтобы она мысленно следовала за ним, и для этого рисовал для нее карты своих маршрутов; чтобы она видела мир и далекие места его глазами. Тексты этих писем-дневников отличает высокая степень открытости взгляду и пониманию другого человека. Эрдели делает это намеренно. На страницах дневника поднято немало деликатных тем. Так мы узнаем о его нездоровье – приступах малярии и воспалении почек, и ее женских болезнях.

Поездка в Баку продлилось вопреки ожиданиям не месяц, а четыре. Прикаспийский край стал весной 1919 года территорией, прочно отрезанной от «Деникии» враждебно настроенными горцами и Грузией. Иван Георгиевич выбирался оттуда в течение четырех месяцев. Во время своей отлучки он очень переживал по поводу известий о сдаче Одессы, но не потому что это была неудача армии, генералом которой он был, а потому что в Одессе находился муж Мары.

«Ты отвечаешь мне, что твой муж в Одессе, и что никто в Екатеринодар не приезжал, и чтобы я по пустякам не волновался. Но ты не можешь быть гарантирована, что вдруг приедет муж и поселится в Екатеринодаре? И за этот месяц Бог знает что произошло, может быть, уж он и квартиру себе нашел в Екатеринодаре и живет!»[132]

Эрдели очень боялся, что он приедет в Екатеринодар и поселится в доме Мары на правах законного мужа:

«Хоть ты мне и запретила говорить об этом, но я все же думаю, что киевляне и одесские беженцы нагрянули в Екатеринодар, и теперь ты не одна, менее свободна, стеснена и тебе тяжело»[133].

Когда это все же случилось, Федор Дмитриевич приехал в столицу «Деникии» и поселился в доме Мары, генерал неистово ревновал ее к мужу:

«Это несчастье иметь хвост лишних родственников, которых не знаешь куда девать»[134].

Отсутствие привязки любви к браку можно найти не только в текстах молодых революционеров, но и в дневниках стареющего белого генерала. Будучи искренне верующим человеком, связанным узами церковного брака, Эрдели считал любовь к Маре благословением Небес, данным ему в утешение в это трудное время. Он ей писал, что они при любых условиях муж и жена. Накануне Пасхи 1919 года направленный в Туркестан Эрдели продолжал заклинать ее:

«Мы не расстанемся ни при каких условиях. Ты моя жена, а я твой муж. Может быть разлука, трудности, страдания, но не могу без тебя и не буду. Без тебя мне жизни нет, все в тебе. Тяжело, ну а ты с мужем? Марочка моя только, ведь ты с ним не сойдешься, как я не сойдусь с женой, об этом немыслимо и думать также. Будем тянуть лямку, если обстоятельства сильнее нас, но мы – ты и я – останемся верны друг другу на всю жизнь. Ты своих детей не оставишь, я своих не могу бросить также, будем для них жить (я буду жить для твоих девочек также). Как-нибудь соберемся до лучших времен, но вместе, друг для друга…»[135]

Тем временем в квартире Мары Константиновны бурлила светская жизнь. Деникин с женой бывал там запросто. Ее также посещали Гагарины, Толстые, Кривошеины. Мещанке Надежде Вечной это общество не показалось респектабельным. Совсем не по-советски настроенная, она все же изобразила его разлагающимся. Измены замужних женщин мужьям в белогвардейском Екатеринодаре были делом распространенным и мало осуждаемым.

«За мной начал ухаживать князь Александр Васильевич Кривошеин [Кривошеин не имел княжеского титула. – О. М.], который видя, что его дела безнадежны, просил Марию Константиновну: „Вы у нее добейтесь, изменяла ли она мужу хоть раз, если да, то я могу еще надеяться“. В его мозгу как-то не увязывалось, что можно прожить с мужем 12 лет, иметь детей и не изменять ему. За дочерью Мар[ии] Конст[антиновны] Татьяной ухаживал какой-то князь – форменная развалина, не потому что он был стар. Нет, он еще не был стар, а просто он напоминал собою какого-то выродка. Может быть, у него в роду были сифилитики или еще что-либо в этом роде, но в общем он был дрябл, лицо как выжатый лимон, вместо зубов какие-то полусгнившие клыки. Спрашиваю Таню: „Неужели ты думаешь выйти замуж за этого развалину?“ Она мне ответила: „Почему нет. Он князь, он даст мне шлейф, а молодого и красивого я себе всегда найду“. Это говорила 19-летняя девушка, очевидно, тут уж просто воспитание таково. „Таня, но ведь шлейф можно поднять“. – „Нет, – говорила она, – шлейф всегда останется шлейфом“»[136].

В отношениях Мары и Ивана Георгиевича не было и признаков подобного рационализма. По крайней мере, со стороны Эрдели. Это была чистая без примесей страсть. Ну а Мара? Нужно помнить, что мы видим Мару глазами генерала, влюбленного мужчины, поэтому подлинный ее образ останется нам неизвестным. Мы можем прислушаться к мнению мужа Надежды Васильевны Вечной или всмотреться в портреты Мары, написанные выдающимися русскими художниками, и составить собственное мнение о ней.

Но текст дневников может объяснить некоторые из возможных причин столь сильного влечения. Во-первых, он и она – люди модного в то время направления культуры телесности, имевшей широчайший спектр значений. Это и внимательность к физическим нуждам тела, и отказ от традиционного идеала аскетизма, ну и здоровый образ жизни.

Надежда Вечная отмечала чистоплотность Мары. Эрдели ей не уступал. Купание, умывание, чистка одежды и обуви, регулярная смена белья являются неотъемлемой частью нормального течения его жизни, его распорядка дня. 10 апреля 1918 года, находясь в станице Ильинской, он сделал типичную для его «листков» запись, в которой вперемешку уложено все его волнующее. Тут он и военный человек, и помещик, и человек из крови и плоти:

«Теперь руководителем у нас сделали Деникина, сегодня собирают всех начальников, и старших, и младших, в станичное правление на совещание, что-то будет объявлять Деникин и войсковое правительство Кубанское. Погода стоит жаркая, солнечная днем и холодная ночью при страшном восточном ветре. Все выдувает, все сохнет, хлеба едва всходят, не дай Господи, если будет здесь неурожай, а здесь столько хлеба засеяно и всходы хорошие – неужели все это пропадет. Утром помылся в бане – такое наслаждение, сейчас в чистом белье такое чудное ощущение. Хочу ласк твоих нежных, мечтаю о тебе…»[137]