Слово «трусость» прозвучало громко. И подействовало подобно магическому заклинанию. Все звуки в лагере затих­ли. Мужчины перестали разговаривать. Те, кто шел мимо, остановились, дожидаясь развязки. Одна женщина, выби­вавшая коврик, уронила его к ногам и уставилась на них.

— Еще больший дурак тот, кто называет молчание трусо­стью. Ты ездишь к своим греческим хозяевам, ты пользуешь­ся всем, в чем отказано твоим сородичам, у тебя есть укры­тие от холода и проливного дождя под этим небом Хеля. И я молчу. Но назови меня трусом, и я поправлю тебя.

Змееглаз выхватил меч. Сын викинга уже взялся за топор, хотя сам викинг только усмехался в лицо сыну кузнеца.

— Ты мальчишка, поэтому глупость тебе простительна. Извинись сейчас же, а твой отец просто сделает для меня ра­боту бесплатно в знак примирения. Иначе ты умрешь.

— Отец, ты ведь не позволишь ему уйти просто так! — вос­кликнул сын рослого викинга.

— Мне и не надо ничего позволять, — сказал Змееглаз. — Идите сюда, вы оба, и та шлюха, с которой ты зачал своего ублюдка, будет сегодня рыдать!

Викинг рванулся к нему. Его движение показалось Змее­глазу замедленным, он запросто успел бы ткнуть его мечом. Однако в который раз рука подвела, и желание драться уле­тучилось. Кулак угодил в челюсть, голова Змееглаза запро­кинулась, и он рухнул на землю.

Мальчишка пытался подняться и снова получил хороший удар по лицу. Что было потом, он уже не помнил, пока кто- то не усадил его — на него смотрел какой-то варяг со свет­лыми, почти льняными волосами. Кто-то кричал:

— Я убью его! Убью! Пустите меня!

— Что ты наделал?

Отец Змееглаза лежал мертвый на земле, подросток с топо­ром тоже, голова у него была пробита справа. Очевидно, отец Змееглаза ударил его кузнечным молотом, однако поплатил­ся за это. Несколько человек навалились на рослого викинга.

— Вставай, поднимайся! — Викинг с льняными волосами дернул Змееглаза за рубаху.

— Я требую мести! Он назвал меня трусом, а его отец убил моего сына. Он спровоцировал драку, а сам удрал в кусты. Я хочу мести!

Волнение охватило весь лагерь, все бежали, чтобы узнать, что случилось. Через массу людей протолкался громадный воин в красном. Это был сам Болли Болисон.

Змееглаз потянулся к рукояти меча, желая доказать, что он готов к драке, однако светловолосый викинг отшвырнул его меч в сторону.

Болли Болисон указал на мертвые тела.

— Объяснись.

Рослый викинг кричал, что его оскорбили и теперь отка­зывают в справедливой мести, его сын мертв, и он хочет воз­мещения ущерба.

— Успокойся, Арнульф, — проговорил Болли Болисон. — Все будет по справедливости, даю слово. Ты, мальчишка, что скажешь в свое оправдание?

— Я хочу драться с ним, — проговорил Змееглаз. Он вско­чил на ноги, пошатнулся.

— Тогда иди сюда, щенок, я перережу тебе глотку, — про­рычал Арнульф.

Болли Болисон возвышался перед Змееглазом.

— Я слышал о тебе, — начал он. — Говорят, от тебя одни беды. Если бы ты не служил императору, я позволил бы Арнульфу пригвоздить тебя копьем к этому паршивому берегу.

— Пусть попробует.

Голова у Змееглаза раскалывалась после тумаков. Ну по­чему этот викинг просто побил его? Почему не убил? Пото­му что не воспринимал его всерьез, потому что презирал его как мальчишку.

Теперь отец уже не увидит, как он сделается прославлен­ным воином. Отец был кузнецом, ему приходилось сражать­ся только в случае крайней нужды, он был слишком ценным мастером, чтобы погибнуть в бою. Кузнецы пользовались особым уважением, их ремесло считалось в чем-то сродни магии, и никому бы в голову не пришло винить кузнеца за то, что он опоздал к началу битвы. Змееглаз неожиданно по­чувствовал себя странно свободным. Его дед по материнской линии был прославленным берсеркером[11]по имени Тьёрек. Может, проклятие трусости в их роду пришло со стороны отца?

Он не станет плакать по отцу, он будет за него мстить.

— Позволь мне сражаться с ним, — обратился он к Болли Болисону.

— Ты ребенок. Ты не можешь сражаться и не будешь, — отрезал Болли.

— Я такой же мужчина, как и тот, что лежит сейчас на зем­ле, — заявил Змееглаз.

— Хочешь, чтобы я спустил с тебя штаны и предъявил до­казательства? Ты не мужчина, и это видно каждому. Ты пы­таешься вести себя как мужчина, но у тебя ничего не полу­чается. — Он обратился к Арнульфу. — Мальчишка еще не готов сойтись с тобой на хольмганге[12]. Он еще ребенок, по моему разумению, и для тебя будет бесчестьем драться с ним.

— Тогда пусть за него дерется кто-нибудь из друзей или родичей. Я должен отомстить за смерть сына.

— Его отец лежит мертвый.

— И мой мальчик тоже! А за первое оскорбление, обвине­ние в трусости, пока еще никто не ответил. Я требую возме­щения ущерба. Это мое законное право.

Болли Болисон пожал плечами.

— Он прав. У тебя есть дядя, который сможет драться вме­сто тебя?

— Я пришел сюда с отцом.

— А друзья у тебя есть?

— Нет у него никаких друзей, — бросила одна женщина. — Он просто кусок дерьма, которому до сих пор сильно везло.

— Значит, пусть дерется сам! — проревел Арнульф.

Болли Болисон помотал головой.

— Нет, — сказал он, — если его убить, хлопот не оберешь­ся. Император к нему благоволит, он переводит его слова, он пригодится нам, когда император вернется. Однако бесчест­но заботиться только об общем благополучии, когда он так глубоко оскорбил тебя, Арнульф, и причинил тебе столько горя. Есть еще один выход.

Он указал на Змееглаза.

— Ты изгоняешься из лагеря, хоть ты и переводчик импе­ратора, — произнес он. — Ты вернешься сюда только тогда, когда станешь мужчиной и сможешь сражаться с Арнульфом на равных или же приведешь кого-то, кто согласится сра­жаться вместо тебя. А пока тебя здесь не будет, постарайся хоть немного подрасти. Жизнь и без того посылает нам мно­жество сражений, не хватало еще драться между собой.

— Но это позор для меня, — возразил Змееглаз. — Я не по­терплю такой несправедливости.

— Тогда я сейчас сам выпущу тебе кишки, — пообещал Болли Болисон.

— Буду рад, — ответил Змееглаз.