Рене, который имел полное право на лучшее обхождение, поскольку сохранил королю верность во время Лиги общественного блага и оказывал важные услуги на переговорах летом 1465 года, попытался сопротивляться и обратился за поддержкой к Карлу Смелому. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в заговоре. По приказу короля комиссары и советники «сворачивались из кулька в рогожку», чтобы собрать «компромат»; они вытащили из тюрьмы некоего Жана Брессена, который, в бытность свою секретарем в герцогстве Бар, тремя годами раньше донес на короля Рене, якобы готовившего похищение короля Людовика. Никто ему тогда не поверил, справедливо усмотрев в этом гнусное сведение счетов, и никто не прислушался к его подлым словам. Без всякого расследования его бросили в каменный мешок, где он пробыл тридцать девять месяцев, так ни с кем больше и не поговорив. Но в начале апреля 1476 года его сделали главным свидетелем обвинения.

6 апреля Парижский парламент вынес постановление о том, что для взятия короля Сицилии под стражу есть все основания судебного порядка. Приняв во внимание его возраст, судьи ограничились «повесткой в суд». Кое-кто усмотрел в этом злоупотребление властью, и снова поползли слухи. Людовику XI хватило ума не торопить события и решить дело миром. Карл Смелый, разбитый в Швейцарии, был уже не опасен, и угроза заговора, если таковая вообще существовала, стояла не так остро. Король отправил к Рене послов — архиепископа Вьенского Ги де Пюизье, мэра Бордо Жана де Бланшфора и председателя тулузского парламента Гарсия Фора, чтобы ознакомить его со своими условиями. Рене принес присягу: он никоим образом не станет вредить королю и будет вести себя «как добрый дядюшка». Вслед за ним присягнули главные города Прованса и первые лица при его дворе (Жан Косса, Арно де Вильнёв). Но Рене отказался признать конфискацию и опубликовал письменный протест против «нововведений» в Анжу и Барруа.

Все уладилось во время совещаний в Лионе, проходивших с 4 мая по 9 июня 1476 года. Людовик XI тепло принимал Рене, устраивал пиры с присутствием дам и всячески ублажал старика, так что они «стали добрыми друзьями». Конфискация Анжу была отменена, но гарнизон замка Анже остался под командованием королевского капитана, а городские вольности, залог своего рода союза с французской короной, были сохранены. Рене пообещали пенсию в десять тысяч ливров в год; по негласному договору после его смерти Анжу отойдет к королю, а Прованс — к Карлу дю Мэну, наследником которого также будет Людовик.

Тем временем король вызволил дочь Рене Маргариту, супругу Генриха VI Английского, которую Эдуард IV после своей победы при Тьюксбери и смерти Генриха удерживал в Тауэре. Это обошлось ему в 50 тысяч золотых экю. Первый договор был подписан в октябре 1475 года, и 29 января 1476 года Маргариту передали в Руане королевским чиновникам. Она отказалась от своих прав на наследование Анже, составила завещание в пользу короля и прожила остаток жизни в одиночестве, существуя на жалкие крохи, в усадьбе Рекюле и в замке Дампьер под Сомюром.

Однако Людовику XI противостояли мощные соперники. Король Арагона сильно опасался, что французы утвердятся в Провансе, рядом с Италией, и думал, что Рене уступил свои права и на королевство Неаполь. В январе 1478 года он прислал к нему посольство, предлагая выкупить эти права за «гору золота». Рене отказался, сообщил об этом Венеции, врагу Арагона, и королю Людовику. Немного спустя Рене II Лотарингский, победитель при Нанси и новый хозяин Барруа, стал заглядываться на Прованс, где у него были многочисленные сторонники при дворе. Он побывал там в июле 1479 года. Король встревожился; он отправил Карла дю Мэна защищать свои права и, в свою очередь, заручился крепкой поддержкой в ближнем кругу Рене, например у Паламеда Форбена. А главное, он отправил сеньора де Рошфора к королю Сицилии и поручил Франсуа де Жена, распорядителю финансов Лангедока, поскорее выплатить Рене 15 тысяч ливров задолженности по пенсии. Почуяв угрозу, Рене Лотарингский обратился к Венеции, однако там по привычке отделались красивыми словами, признав за ним права на Прованс, но ничего для него не сделав. Раздосадованный, располагая только собственными силами, Рене все же повел войска в Прованс на Карла дю Мэна, но его армия в первом же сражении потерпела полное поражение. По смерти Рене, 10 июля 1480 года, Карл дю Мэн стал графом Прованским. Он умер полтора года спустя, 11 декабря 1481 года. Анжу и Прованс отошли к королю.

В 1478 году, с приближением зимы, близкие короля нашли его постаревшим и усталым. Первый удар — надо полагать, кровоизлияние в мозг — случился в феврале 1481 года; после второго, в сентябре, он был вынужден несколько недель провести в постели, не имея возможности заниматься делами, как ему бы хотелось. Людовик неохотно появлялся на людях, однако отправился в паломничество в Сен-Клод в апреле 1483 года. В начале лета он поселился в Плесси, где новый удар, 25 августа, его доконал: он умер пять дней спустя, вечером в субботу 30 августа 1483 года. Его похоронили, как он велел, в Нотр-Дам-де-Клери. Шарлотта Савойская последовала за ним в могилу три месяца спустя, 1 декабря.

Современники, а затем и историки «романтического» периода, часто списывая друг у друга, много рассказывали о скромности короля, о его заурядном облике, недостойном его положения. Этот образ до сих пор безраздельно господствует в литературе. Мы по-прежнему представляем Людовика врагом роскоши и празднеств, скупым, скрягой, стяжателем, отвергающим пышные церемонии и показное величие. Мы привыкли воображать его безвкусно одетым, в жалких нарядах и ужасных головных уборах, возможно, из хорошего сукна, но мрачных и унылых тонов, без шелков и мехов, без украшений и драгоценностей, за исключением, разумеется, медальонов с изображением Богоматери и святых или нескольких несуразных цепочек. Разумеется, никакой экстравагантности, никакой поблажки модам, особенно экзотичным. Король выглядит полной противоположностью придворным времен Карла VI, участникам пиров и празднеств, описываемых в современных ему бургундских летописях. Итак, бесповоротный разрыв с пышностью, явно выраженная воля противостоять всяческому тщеславию...

Это казалось естественно для короля, склонного вести простую жизнь в окружении нескольких близких людей, не любившего выставлять себя напоказ. Так, еще очень юным, он не одобрял Маргариты Шотландской, своей первой жены, любившей красивые платья на горностаевом меху и придворные увеселения. Те же авторы утверждают, что это было сознательным политическим выбором: король, хороший счетовод государственной казны, государь, требовательный к сбору налогов, он стремился дать понять, что не намерен ничего брать себе, кроме самого необходимого. Таким поведением он мог отвечать пожеланиям и предостережениям некоторых знатных советников, которые не преминули бы обличить возмутительную роскошь королевского двора. Жан Ювенал дез Юрсен, архиепископ Реймсский, сурово осуждал туалеты дам при дворе Карла VII, их «длинные подбитые мехом шлейфы... неугодные Богу и свету, и не без причины». А эти драгоценности, особенно золотые цепи, каждая из которых могла «стоить целого графства или герцогства»? Он, да и другие с горечью вспоминали о временах суровых ограничений и бережливости, когда королева велела ткать материал для платьев своим фрейлинам из шерсти собственных овец, выращиваемых в Сент-Уэне, когда счетоводы королевского двора заносили в книги небольшие «расходы» на починку этих самых платьев, пришедших в негодность. Моралисты неустанно взывали к королю и двору, чтобы те не проявляли расточительства и не оскорбляли бедняков в столь трудные времена. Ничего удивительного, что Людовик XI к ним прислушался, стараясь, чтобы мнение о нем отличалось от мнения о его отце.