На самом деле, вопреки намекам некоторых авторов, это желание держаться особняком — свидетельство политической мудрости — тогда вовсе не казалось чем-то оригинальным, исключительным, а соответствовало многолетней традиции. Начало ей было положено во Франции в те времена, когда дофин Карл, бежавший в 1418 году из охваченного бурными волнениями Парижа, поселился в долине Луары. Став королем по смерти своего отца, в 1422 году, Карл VII вернул себе власть над столицей только в 1436—1437 годах, пробыл там совсем немного и впоследствии остерегался устраивать там свою резиденцию.

Отказ от проживания в Париже, запустение королевских дворцов в этом городе и жилищ в его окрестностях, а затем расцвет в Бурже и Туре пышного двора, следящего за модой и покровительствующего художникам, естественным образом вызвали замечательный подъем ни с чем не сравнимого художественного творчества. В этом плане прекрасная эпоха «замков Луары», которую мы обычно относим к XVI веку, стала лишь наследницей, простым продолжением эпохи домов и замков Берри и Турени, долин Эндра, Шера и Вьенны[7]. В социально-политическом плане этот процесс не вызывает сомнений: двор расположился в Бурже или в замках неподалеку, некоторые из них были унаследованы от Иоанна Беррийского (Меан-сюр-Иевр); все, кто служил королю, питал большие амбиции и хотел пользоваться доверием государя или его советников и фаворитов, поселились как можно ближе. Точно так же, как во времена Карла V принцы и вельможи выстроили себе особняки рядом с Лувром, чиновники Карла VII, бывшие в фаворе, купили или построили, по примеру государя, красивые дома по соседству с ним. И первым — Жак Кёр, который, помимо своего великолепного и чересчур броского дворца в Бурже, владел замком Меннету-Салон и выделил десять тысяч ливров на реставрацию замка Буа-сир-Эме, где король жил некоторое время с Агнессой Сорель... Самым замечательным его приобретением было, без сомнения, прекрасное поместье Эне-ле-Вьей, купленное в 1445 году, а за несколько недель до своей опалы, в июне 1451 года, он приобрел земли и замки Мармань и Мобранш.

Все имущество королевского казначея было конфисковано, но некоторые его подручные, уроженцы Буржа или Берри, вернувшись из изгнания, тоже принялись покупать и строить. Вернувшись к делам в 1464 году и получив покровительство Людовика XI, Гильом де Вари купил за сорок тысяч золотых экю поместье Иль-Савари и велел выстроить там большую и красивую усадьбу.

Соседи короля — принцы (Орлеанский, Анжуйский, Бретонский), их крупные вассалы и чиновники — также построили, переделали или обновили множество усадеб, резиденций и замков. Герцогу Анжуйскому Рене нравилось жить в Ла-Менитре, Риветг, Ланже; в 1465 году он приобрел поместье Эплюшар у въезда в Анжер по дороге в Пон-де-Се и сильно потратился на расширение усадьбы в 1476 году. Его сенешаль Бертран де Бово, женатый на его побочной дочери Бланш Анжуйской, разорился на украшение и роскошное убранство замка Пимпеан. Сеньор де JIa Виньоль, долгое время служивший сестре Рене Маргарите, приютил ее после смерти ее мужа, английского короля Генриха VI, в своем доме в Сомюре и в своем замке Ла-Виньоль на дороге в Монсоро. Герцоги Бретонские не жили постоянно в Нанте и Ванне; они набивались в гости к своим вассалам, в частности в Плесси-де-Рессак под Редоном, в Плезанс и в Лестреник под Нантом — замок, выстроенный епископом Нантским Жаном де Малеструа, который получил для этого крупную субсидию из герцогской казны, «дабы герцог мог туда наезжать». Вокруг крепости Сусинио на полуострове Рюи поселились в своих замках более десяти сеньоров; со своей стороны, герцоги обустроили, также поблизости, три загородных дома (Бернон, Бенестье, Буа-ле-Сусинио).

В год своего восшествия на престол (1463) Людовик XI купил у своего камергера Ардуэна де Майе земли Плесси и находящиеся на них постройки за пять с половиной тысяч золотых экю. Работы начались в 1469 году, в 1473-м усадьбу огородили стеной, затем, в 1478—1479 годах, выстроили часовню, и Плесси превратился в красивую резиденцию с большими садами, защищенную двойной оградой, рвами и стенами. Это был отнюдь не маленький домик, приют уединения для человека, обреченного на одиночество или одержимого непреодолимым страхом. В первом дворе помещались, помимо жилищ для мелких служащих и прислуги, конюшни и сокольня. Постройки господского двора со стенами из ровно выложенного кирпича не выглядели деревенскими: два этажа поверх больших погребов со сводчатыми потолками, красивые лестницы, фронтон на античный манер, деревянная галерея и красивые камины для королевских покоев, протянувшихся почти на пятьдесят метров. В Плесси-ле-Тур, расположенный рядом с городом, было легко попасть по ухоженным мощеным дорогам; он вовсе не был изолирован, а, напротив, находился в окружении домов крестьян и садовников.

Король бывал там, особенно в последние годы жизни, гораздо чаще, чем в замках Шинон и Амбуаз. Ему также нравилось пожить несколько дней в домах попроще, чтобы ездить на охоту или просто удалиться от света, — в Форже под Шиноном, рядом с лесом, в Мотт-д'Эгри под Орлеаном, в Кюр или в Кюссе-сюр-Луар. Это было время, когда один из его приближенных советников, Эмбер де Батарне, перестраивал и расширял жилые помещения в замках Монтрезор и Бридоре.

Две из усадеб короля — «Прекрасная Прогулка» под Орлеаном и «Веселое Приключение» под Шиноном — уже одними своими названиями говорят о том, что ему нравилось жить вдали от городов и что он отправлялся туда вовсе не за тем, чтобы умерщвлять свою плоть. Эти названия были навеяны именами других княжеских резиденций, например, поместья герцога Бретонского в Сусинио (Souci n'y ost — «здесь нет забот») или всяческих «Бельведеров», «Бельфиоре» или «Бельригардо», находившихся вдали от городов, окруженных парками и садами, беседками и банями, рыбными прудами и охотничьими угодьями.

Покидать без сожаления парижские дворцы ни в коей мере не значило искать полного одиночества или предаваться крайне аскетической жизни. В загородных домах король вовсе не ходил за плугом. Он не проявлял никакой склонности к чему-либо подобному. Его покупки, напротив, демонстрируют стремление окружить себя всем самым дорогим, доступным лишь сильным мира сего: серебром и золотом, красивыми кожами и тканями. Удивить могло разве лишь то, что свою тягу к роскоши он использовал не для устроения турниров, ристалищ или придворных празднеств, а для того, что ему было дорого: для птиц, лошадей и охоты.

В Истории он прослыл помешанным на говорящих птицах, которых он обучал некоторым очень вульгарным выражениям, — это образ, скорее, презренного человека, которого забавляли только незамысловатые, ребяческие, непристойные игры. Образ неверный, как и многие другие, ибо непохоже, чтобы он когда-либо интересовался сороками и шрикунами. Из подлинных документов, а не из писаний недоброжелательных авторов, следует прямо противоположное, а именно что государь, любивший все красивое, даже редкое, необычное, не задумываясь тратил большие деньги, чтобы это заполучить. Его слуги кормили не сорок, а павлинов, канареек и других певчих птиц. Конюший Габриэль Бернар получил крупное вознаграждение за то, что привез в Плесси «из заморских стран» «тунисскую птицу» и двух белых черепах. А клерки короля Рене Анжуйского уплатили четырнадцать золотых дукатов птичнику Жану Шаплену, который отправился к королю Франции с двумя белыми горлинками, и людям, которые «несли их на шее в крытых клетках за ним вослед». Все знали, что король Людовик любит устраивать птичники повсюду, где бы ни находился. Он привез восемь клеток для мелких птиц из Монтаржи и Немура в Мотт-д'Эгри. В Плесси ему доставили шесть дюжин латунных колец, покрытых сусальным золотом, чтобы подвесить клетки для этих птиц, и большое количество колокольчиков, тоже покрытых сусальным золотом.