человека падает на Бога:[68] и в самом деле, operari sequitur esse, но esse сотворено Богом, следовательно, в конечном итоге Бог есть причина всего, что делает человек. Такое понимание отношения между Творцом и тварью соответствует словам Феклы в «Женитьбе» Гоголя об одном надворном советнике: «Такой уж у него нрав то странный был: что ни скажет слово, то и соврет. Что же делать, так уж ему Бог дал; он то и сам не рад, да уж не может, чтобы не прилгнуть, — такая уж на то воля Божия».

Если бы таково было отношение между Творцом и тварью, никакая теодицея была бы невозможна: пришлось бы утверждать, что сам Творец мира есть причина зла, царящего в мире. А попытка избежать этого вывода путем утверждения, что Бог сотворил людей свободными, по мнению Виндельбанда и многих других философов, дает лишь «чисто словесное разрешение» трудной проблемы.[69] И действительно, в эти слова нельзя было бы вложить никакого смысла, если бы творческий акт Бога был подобен нашей причинной деятельности, создающей из зубчатых колес, стрелок и т. п. часовой механизм или строющей дома из кирпичей и т. д., т. е. если бы деятельность Бога создавала лишь отвлеченные определенности.[70] В таком случае субстанциальное ядро личности сводилось бы к тому, что называется эмпирическим характером, и свобода была бы невозможна. Но мы уже видели, что первозданное ядро личности есть сверхкачественное я, как носитель сверхкачественной силы. Кто усматривает это, тот видит, что положение «Бог сотворил человека свободным» не есть набор пустых слов, оно содержит в себе определенный смысл и действительно дает ключ к решению мучительнейших проблем всего мировоззрения. Только свободные существа могут быть носителями нравственного добра и других абсолютных ценностей. Только свободные существа, добровольно вступающие на путь единения с Богом, как живым идеалом совершенства, заслуживают имени сынов Божиих. Только свободное существо способно самостоятельно участвовать в действии Божием, или входить в живой совет с Богом.[71]

Свобода есть условие высочайшего достоинства тварей Божиих. Без свободы нет добра. Поэтому понятно, что творение мира только в том случае имеет возвышенный смысл, если возможно, чтобы твари Божии были не автоматами, а свободными существами. Но надо помнить, что свобода есть действительно свобода — открытый путь вверх или вниз, предоставленный самостоятельному, ничем не вынуждаемому решению тварей Божиих. В свободе таится возможность и высочайшего добра и низменнейшего зла. Бог наделил свои творения вместе со свободой всеми средствами для осуществления добра; если, несмотря на это, какое-либо существо вступает на путь зла, то начало этого зла кроется только в самом этом существе и ответственность за зло падает на него целиком. Однако, самое это порицание того существа, которое совершило зло, содержит уже в себе, по словам бл. Августина, хвалу Богу, так как совершить зло может лишь существо, наделенное свободой для осуществления добра.[72] Возможность (но не действительность) зла есть условие возможности и действительности добра.

Отношение Бога к миру не ограничивается творением сверхвременных субстанциальных деятелей; также и проявления их во времени совершаются согласно с волей Божией, по крайней мере в смысле попущения. «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сотчены». (Мф.10:29–30). Понять, как возможно такое всеохватывающее значение воли Божией для мира на ряду с самостоятельностью и даже свободой тварей, попытался Лейбниц, учение которого о сотворении мира можно выразить следующим образом. В разуме Бога содержится бесчисленное множество идей всех возможных миров; как головокружительно необъятно число этих идей, можно отдать себе отчет, приняв во внимание, что деятельные существа свободны, следовательно, каждый деятель совершая поступок, стоит перед множеством возможностей и, если он свободно реализует одну из них, то весь мир в своем дальнейшем течении приобретает иное строение и содержание, чем то, какое он имел бы, если бы деятель осуществил другую возможность. Однако это бесчисленное множество вариаций миров существует лишь в идее, как возможность, и только один из них посредством творческого «Fiat» («Да будет») Бога, переведен из сферы возможного в область действительного. Какой же из возможных миров сотворен Богом, т. е., будучи наделен мощью, допущен к превращению возможного в действительное? — наилучший из миров, т. е. тот, в котором существует наибелейшее совершенство, возможное среди множества свободных деятелей. Избрание одного мира из множества определяется не разумом Бога (напр. не требованием непротиворечивости, которое входит в строение всякого возможного мира и везде одинаково осуществлено, как в лучшем, так и в менее совершенных возможных мирах), а волей Бога, направленной на высшее возможное благо. Поэтому, когда осуществляется событие, которого вследствие свободы деятелей могло бы и не быть, с уверенностью можно сказать «значит, так лучше»: всякое другое событие дало бы в целом мир, содержащий в себе менее добра, чем наш действительный мир. Согласно терминологии Лейбница, во всякой точке мира, где из множества возможностей реализуется одна, метафизической необходимости нет, но есть моральная необходимость: «fiat» Божие, для реализации свободного поступка существует лишь в отношении к тому из них, который в конечном итоге приводит к наибольшему добру. Поэтому, кто любит Бога и верит в Его благость и справедливость, тот не осуждает прошлого, а заботится лишь о том, чтобы по совести содействовать наилучшему будушему.[73]

Свое учение Лейбниц использует для ответа на вопрос, как возможно совместить предопределение и свободу. В самом деле, «fiat» Бога определяет, какой из возможных миров станет действительным, однако это «fiat» не превращает случайного (contingent) и свободного в необходимое.[74]

Как ни заманчиво учение Лейбница, полного удовлетворения оно не дает в виду следующих затруднений, таящихся в нем. Во-первых, среди всех возможных миров находится и тот мир, в котором все существа использовали бы свою свободу для добра; это был бы мир, в котором ничего, кроме Царства Божия не было бы; очевидно, это и есть наилучший из возможных миров, и у Лейбница остается непонятным, почему не он сотворен Богом. Во-вторых, непонятно, как творческий акт Бога установил бы не только первозданную сущность деятеля, но и то, какой из возможных поступков будет ей реализован; для этого необходимо было бы одно из двух — или вложить в самое первозданную сущность качество, определяющее ее именно к такому то поступку, т. е. создать ее не сверхкачественной, а наделенной эмпирическим характером, следовательно, не свободной, или же, создав ее сверхкачественной, не наделить ее