— А что — там ровно тридцатник лежал?! — подозрительно прищурился бригадир.

— Да нет! — я досадливо нахмурился. — Там много чего лежало. Но мне-то нужен был тридцатник — я отсчитал и забрал.

— Пффф! — бригадир аж поперхнулся. — Коммунист фуев! Ну ты даешь! — Белый вдруг заговорщицки подмигнул мне — типа: давай, колись, корешок! — и вкрадчиво спросил:

— Так-таки ничего и не взял больше?

— Не-а, не взял, — уперся я. — Ни к чему мне чужое. За такие бабки, что там лежали, и на том свете сыщут!

— Ну, лады, — Белый хлопнул ладонью по столу и встал с табурета. — Посиди-ка, я пойду звякну кой-куда, — и вышел в прихожую, плотно затворив за собой дверь.

Уфффф!!! Я облегченно вздохнул и вытер вспотевший лоб. Вроде бы получилось. Конечно, довольно неубедительно вышло с суммой: кто же поверит, что в наше время найдется этакий бескорыстный пижон, который взял то, что нужно, и не тронул остальное? На этот случай, правда, у меня была «отмазка»: у себя в комнате, под столешницей, я прилепил на жвачку еще 10 штук баксов. Начни Белый давить, я бы «раскололся», что в сейфе было не тридцать, а сорок штук. Пусть порадуется. Но Белый давить не стал. Сейчас все зависит от информации, которую бригадир получит в своем кабинете посредством опроса осведомителей или кого там еще. Если хоть каким-нибудь боком просочатся данные о ночном инциденте во владениях хитрого скупердяя, то через пять минут я буду медленно идти по желтым жухлым листьям в направлении автострады и с ностальгической грустью оглядываться на ворота «гостеприимной» бригадировой усадьбы…

Минут через пятнадцать бригадир вошел в зал и занял свое место. Определить по его лицу, кому он там названивал и что узнал, бьыо довольно проблематично. Не человек — сплошная загадка! Ну да и черт с ним: не сверкает взором, не бегает возбужденно по комнате — и то ладно.

Побарабанив с полминуты пальцами по столу, Белый остро глянул на меня и подозрительно спросил:

— Кто тебе подкинул «наколку»?!

О! Интересный вопрос. Интересный…

— А никто не подкинул. — Я сокрушенно развел руками: кругом, мол, одни злыдни, никто не сподобился. — Потолкался по забегаловкам, кабакам, людей послушал. Проанализировал ситуацию — ну и вот, пришел к оптимальному варианту. Попробовал — получилось…

— Да, складно, — задумчиво пробормотал бригадир, — складно… — И вдруг спохватился:

— Кстати! Вот старый осел! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — А где этот твой коммерческий директор проживает?

— Луначарского, 70, — сообщил я, будучи уверен, что Белому только что подкинули «дезу» на этот счет. И уточнил для пущей важности:

— И заметьте: такими бабками ворочает, а маскируется под скромнягу, сволота! Домик средненький такой, мусор кругом, в козьей душегрейке ходит…

— Как, как? Луначарского, 70?! — медленно переспросил бригадир. Что-то в его тоне мне здорово не понравилось. Чего это он?

— Точно, — подтвердил я, — Луначарского 70. А что, собственно, вам… — и осекся. Показалось мне, что бригадира сей момент хватит «кондратий». Но только в первый момент показалось: нахватав полную грудь воздуха. Белый внезапно зашелся в припадке дикого веселья. Он охал, икал, хохотал навзрыд и бил ладонями по столу, сползая с табурета на пол.

Я был удивлен и обескуражен. Ну ничего, совершенно ничего не приходило на ум хоть сколько-нибудь толковое, чем можно бы объяснить внезапно обуявший хозяина приступ веселья! «Может, началось? — подумал я растерянно. — Чердаком двинулся?!»

Отсмеявшись, бригадир подошел к окну и, стукнув по стеклу, помахал призывно кому-то во дворе.

Спустя пятнадцать секунд в зал вошли два пенсионера, безвылазно торчавшие у ворот, и встали по обеим сторонам у двери. В руках у них солидно поблескивали лаком деревянных частей новенькие «мосберги». Когда бригадир успел вооружить дедов, ума не приложу: насколько я помню, они всегда прекрасно обходились без стволов.

У меня тоскливо заныло в низу живота, а в голове самопроизвольно застрял запоздалый вопрос: ну и где же я так лоха-нулся?!

Укоризненно покачивая головой. Белый выступил с речью:

— Этой ночью в нашем городе не бьыа ограблена ни одна солидная хата, малыш. Редкий случай! Были два «скока» у вокзала — но там заявленная сумма в обоих случаях не более четырех «лимонов» деревянными… Луначарского, 70… Луначарского, 70 — это дом, который я строю для Вовкиной матери — отделочные работы остались… А вот тот, что в заячьем душегрее, с бакенбардами — это сторож! Ха! Так это ты там развлекался?! Стекла выставил, котов с банками подбросил… Слушай, а на хера ты сапоги оставил?!

Я сидел ни жив ни мертв, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Вот это подстава!!! Дар речи у меня пропал намертво — в таком дерьме мне еще ни разу в жизни бывать не доводилось.

— Ну да хер с ними, с сапогами, — бригадир подался вперед через стол и выставил на меня указующий перст. — Ты лучше скажи, сынок — откуда дровишки?! Лучше сам скажи…

Когда «духи» пытают наших пленных, они жгут их раскаленным железом, потихоньку режут разными способами и посыпают раны всякой дрянью — например, солью или перцем.

Иногда, если нет нужды заполучить какую-либо информацию, а просто охота позабавиться, они обдирают у пленных плоскогубцами крайнюю плоть с члена: маленькими кусочками — дерг! дерг! дерг! Это у них в шутку называется «обрезанием». Я ничего не выдумываю. Спросите у специалистов по обмену: при обмене по формуле «труп на труп» иногда попадаются тела наших бойцов с неровно удаленной, будто обкусанной крайней плотью.

Таким же способом чеченские умельцы кромсают уши, язык и ноздри нашим пацанам. От избытка чувств они вытворяют такие вещи или просто скуки ради, я не знаю — никогда не задавался целью выяснить, какими мотивами данные особи при этом руководствуются.

Это, конечно, ужасно. Нормальный человек, выдержав такое и оставшись в живых, весь остаток жизни будет носить в себе память о страшных муках, как глубокую незаживающую рану.

Но плоть — это общеизвестный факт — обладает гораздо более выраженной тенденцией к регенерации, нежели психика. Кровь сворачивается, образуется корка, затем рубец, постепенно и он рассасывается — при умелом и своевременном лечении. А вот психика человечья зачастую трансформируется совершенно необратимо и лечению не поддается. К глубокому сожалению, никто еще не сумел вывести универсальную формулу, позволяющую с точностью до микрона определить запас прочности человеческой психики. Зато очень давно придумали пытки психологического характера.

Целью подобной пытки, как правило, ставится получение какой-нибудь информации либо принуждение пытаемого к совершению определенных действий — тут все ясно, никаких экспериментов. Суть эксперимента заключается в том, что палач чисто эмпирически устанавливает, насколько высок предел запаса прочности психики жертвы.