тебе, шеф, — сказал он и засмеялся. — Бегаешь, как загнанный зверь, и сам в этом виноват.

Васко смотрел с интересом, ожидая продолжения. Тот все так же медленно, улыбаясь, пояснил свою мысль. Он, инженер Петринский, так спешит, будто хочет все сделать в один день. А рабочие недовольны, им, как принято выражаться, на фиг нужны такие темпы. За последнее время до них дошло, что если работать, как те двое, то прогонят с объекта. А ведь в конечном счете никому не хочется гробить свое здоровье за одну зарплату.

— Не слишком ли ревностно коллега печется о рабочих? — Горанчев держал рюмку обеими руками, словно мучительно хотел согреть в руках желтоватую жидкость. Печется? Нет, он просто их понимает. Они приходят сюда бог знает откуда. Каждый тянет за собой огромный неведомый груз прошлого и, если застревает на трассе, то больше всего в стремлении уйти от него, в поисках одиночества, забвения — даже в работе, не говоря уже о пьянстве. Большинство из них неудачники, которые пришли сюда залечивать душевные раны, свалить с себя бремя какого-либо греха. — Все они грешники, дорогой Петринский, грешники! — закончил Горанчев. — А мы с тобой? Мы тоже! Единственная разница в том, что они пришли сюда сами и сами наказывают себя, а нас наказывают другие!

Васко стало не по себе от этих рассуждений. Он чувствовал, как нарастает в душе неприязнь, как просятся на язык злые слова, и поскольку хорошо знал свое состояние, успел вовремя овладеть собой. Сделал глоток, заставил себя улыбнуться и самым приятельским тоном шутливо спросил:

— Ты до того, как стать инженером, не кончал случайно семинарию?

Горанчев от души рассмеялся:

— Между прочим, это самое солидное учебное заведение в Болгарии.

— Серьезно?! — воскликнул Васко.

— Ты все еще не понял этого сброда, Петринский, все еще новичок, — с той же милой улыбкой продолжал Горанчев.

— Если бы эти люди знали, что ты о них думаешь, вряд ли бы они были в восторге от такой характеристики.

— Упаси меня бог! — повертел в руках свою рюмку Горанчев. — Никто не любит, чтобы лезли ему в душу.

— И все же я думаю, — твердо сказал Васко, — что этот твой «сброд» способен творить чудеса, только нужно в него верить.

— Может, ты сделаешь меня свидетелем такого чуда?.. Нет, приятель! У них единственный бог — его величество аккорд. Ты их здорово пришпорил, но если сейчас им не заплатишь, то готов поспорить, что через два месяца здесь, в павильоне «Эхо», ты услышишь совсем другое эхо. Тогда посмотрим, кто из нас был прав.

— Хочешь сказать, когда встанет вопрос о сверхурочных?

— Да.

— Сверхурочных все эти три месяца не будет.

— Почему?

— Потому, что у меня нет ни малейшего желания обивать пороги министерств и ведомств, вымаливая корректировку сроков.

— Чудесно! — воскликнул Горанчев. Это уже называлось игра в открытую. Да, он так делал. Не жалел ни сил, ни самолюбия: ездил, обивал пороги, доказывал и убеждал. Но не для себя, нет! Для тех, кто гнет спину на трассе, чьи мускулы работают на износ. — Но скажи мне, — продолжал с неизменной улыбкой слегка назидательно Горанчев, — скажи, дорогой коллега, кто-нибудь подумал об этой нашей горе?.. Говорят: «По пересеченной местности»… Кто-нибудь принял во внимание эти отвесные скалы и глубокие ущелья? А дороги? Ты уже поколесил с грузовиками по району, видел состояние дорог и сколько приходится объезжать, чтобы достигнуть трассы. Наши планы и сроки — продукт кабинетных мыслителей, которые принимают решения между двумя чашками кофе. Мы же — те, кому приходится исправлять их ошибки… И почему, объясни мне, прошу тебя, почему, как бы то ни было, люди должны выкладываться?

— Потому что от нас зависит своевременный пуск двух заводов и ста километров железнодорожной линии.

— Допустим, — пожал плечами Горанчев. — Но на кого ты рассчитываешь?

— На грешников, — спокойно ответил Васко.

— Поживем — увидим! — Горанчев торжественно поднял свой бокал: — Будь здоров! Пью за твой неисчерпаемый энтузиазм!

Поздно вечером два инженера вышли из павильона. По пути расстались: Васко двинулся по тропинке в лагерь, а Горанчев — к находившемуся поблизости дому отдыха. Несколько дней назад был заезд, и к Горанчеву, как понял Петринский, приехала жена, в свой летний отпуск. Да, мужик был из тех, кто умеет сочетать приятное с полезным. Кое-кто из рабочих уже видел их вместе, и оценка была однозначна: «Не жена, а царица!»

5

Субботний день подходил к концу. Нужно бы поужинать — неизбежная процедура, даже когда человек в его положении.

Вернулся поздно. Мысль об Эвелине не давала покоя — ни в ресторане, ни на обратном пути, под сенью придорожных лип, ни сейчас, когда он сидел на постели, уставившись затуманенным взором в окно. …«Царицей» оказалась доктор Эвелина Горанчева! Эвелина, та самая, из второй рамки — его… чужая… его…

Эвелина! Я и сейчас не могу с уверенностью сказать, что, когда нас представляли друг другу, Горанчев не понял, что мы с тобой давно знакомы. Помню только, что весь вечер я был чрезвычайно разговорчив, изо всех сил старался выглядеть остроумным… Ты грустно улыбалась, отвечала мне сдержанно, пытаясь всячески вовлечь в разговор не только мужа, но даже дядюшку Крума, из местных горцев, которого мы пригласили за наш столик… Послушай! Ты, из второй рамки! Как ты могла держаться так хладнокровно! Может быть, профессия врача научила этому? А может, в сущности, я еще тогда понял, что во всей этой истории есть что-то натужное, что между вами не все ладится.

Это заставляло сердце мое радостно прыгать: вот и хорошо, говорил я себе, вот и хорошо.

Эвелина! Моя Эвелина! Шесть лет я не видел тебя, целых шесть лет! Уехала и не объявлялась… Тебя хватило на одно поздравление, в котором ты сообщала, что больше мы не увидимся, что ты встретила человека, который полностью соответствует твоей мечте о гармонии… Гармония! С ним!.. Эвелина! Ты — жена Горанчева! Невероятно!

…Несколько дней непрерывно шел дождь. Пробовали работать в плащах. Среди лета вдруг адски похолодало. Закружились снежинки. Трасса вышла к ущелью. Внизу, под обрывом, мчалась бешеная река, шумя и клокоча, вздымая волны и расшибаясь о камни. Казалось, и душа его расшибалась о камни каждый раз, как он думал о ней. Жадно, с нетерпением ждал он теперь вечера, чтобы под дождем бежать к ресторану, занять столик поудобнее и снова встретиться с ними. Они появлялись всегда в одно и то же время — дождь не мог изменить этого строго заведенного порядка — шли медленно, тесно прижавшись друг к другу. Горанчев так крепко держал свою жену под руку, будто боялся,