— Что ж, — сказала Софи, когда они закончил с последними фотографиями, — наверное, нам лучше пойти.

Пол встал, чтобы открыть дверь, но, уже взявшись за ручку, сообразил, что что-то изменилось. За дверью висели два пальто — его и ее.

— Как оно?.. — начала Софи.

Пол отодвинул в сторону пальто — под ними оказался блестящий новенький латунный крючок. А еще, как нельзя было не заметить, несмотря на отсутствие влажной краски и каких-либо других признаков ремонта, борозды от когтей бесследно исчезли.

В ту ночь после довольно унылого ужина из сардин и тоста с дешевым чеддером "Приманка для мышеловки" Полу приснился странный сон. Странный — потому, что в этом сне за ним не гнались по длинным темным коридорам учителя математики или тетушки с головами стервятников, и он не обнаруживал, что выступает перед утренним собранием в одном "дурацком колпаке", еще он не сдавал продвинутый экзамен по классическому санскриту и в этот сон не врывались под конец никакие кудрявые молодцы в викторианских костюмах.

Нет, он сидел в некоем кабинете, принадлежавшем (как он почему-то знал) Джону Уэлсу, старшему партнеру, которого он никогда не видел. Кабинет был большой, с высоким лепным потолком и великолепным окном-эркером, откуда открывался вид на крыши лондонского Сити. Стол был сравним разве что с футбольным полем из сверкающего французского ореха, а за персидский ковер, на котором он стоял, можно было выручить столько, что хватило бы на небольшую больницу или пять минут времени Джулии Робертс на серебряном экране. Одна картина на стене была не попавшим в каталоги Вермеером (бодрствуя, Пол не смог бы отличить Вермеера от диаграммы окулиста), а другая, простое полотно с мазком берлинской лазури в одном углу и тремя сухими консервированными фасолинами в другом, была написана менее года назад и стоила вдвое дороже первой. В стеклянной витринке возле двери лежали бесценная рапира семнадцатого века, напечатанная самим Гуттенбергом Библия, свеча в массивном позолоченном изнутри подсвечнике тринадцатого века, довольно аляповатый викторианский колокольчик для вызова прислуги и простое золотое кольцо. Если не считать семи разноцветных телефонов, сепиевой фотографии в рамке, на которой был изображен мужчина в сюртуке и цилиндре, и птичьей клетки с открытой дверцей, блистающая поверхность стола была пуста. Пол сидел в большом готическом кресле, вырезанном, как он почему-то знал, из слоновой кости. В левой руке он держал чашку отменного китайского чая "лапсанг".

"Вот это да!" — мысленно воскликнул он. Сон как будто не жаждал просветить его, как он сюда попал, но Пол знал, что это его собственный кабинет. Единственным изъяном, который он пока мог заметить, было то, что подошвы его ботинок в какой-то момент прикрепили степлером к полу, а значит, ногами он двигать не мог.

Напротив него, по другую сторону стола стояло еще одно кресло, попроще, а в нем сидел гоблин. Пол знал, что это гоблин, потому что один такой был в книге сказок у Софи, и этот походил на него во всех отношениях, за исключением одного: он был облачен в серый шелковый итальянской костюм и совершенно неподходящий галстук. Держа в руках блокнот на спирали и карандаш, гоблин смотрел на него выжидающе. Тут Пол сообразил, что как раз диктует письмо.

— Так, — сказал он, чтобы потянуть время, — не могли бы вы прочесть, что у нас получилось?

Кивнув, гоблин зачитал мягким, мурлыкающим женским голосом, который взвинтил бы либидо Пола до небес, если бы не проходил через оскал длинных желтых зубов:

— Уважаемый сэр, благодарим за ваше письмо от семнадцатого сего месяца. Однако в нынешних обстоятельствах мы считаем, что не можем согласиться с вашим анализом ситуации, и потому должны с сожалением отклонить ваше достойное предложение. Остаемся нижайше ваши и т. д. и т. п.

"И о чем тут речь, мать вашу?" — в ужасе выругался про себя Пол и тут же услышал собственный голос:

— Отлично. Не могли бы вы отправить это вечерней почтой? Первым классом.

Гоблин встал, он протянул ему чашку; и существо вышло из комнаты, молча закрыв за собой дверь.

Теперь вдруг на столе перед ним оказался компьютер. Он щелкнул пальцами (Пол щелкать пальцами не умел), и экран заполнили цифры. Некоторое время он пристально на них смотрел, потом протянул указательный палец и медленно повел по колонке, пока его не остановило знакомое покалывание. Тогда он записал какие-то цифры в только что материализовавшемся блокноте и нажал кнопку в боку стола. Гоблин вернулся.

— Попросите заглянуть ко мне Ворчуна, — сказал Пол. — Да, и не могли бы вы сбегать вниз и посмотреть, готово ли сканирование по бокситам. Данные по ним мне нужны к совещанию в четверг после полудня, а Рику понадобится несколько дней, чтобы все проверить.

— Бегу, — промурлыкал гоблин.

На сей раз Пол не увидел, как он ушел, потому что его внимание было занято новыми цифрами на экране: он не только читал, но и слушал, словно цифры представляли собой какое-то нотное письмо, а компьютер каким-то образом посылал записанную музыку прямо ему в мозг, минуя обычный путь через слух. Потом дверь открылась, кто-то вошел и сел в кресло.

— Вы хотели меня видеть, Джек, — произнес этот кто-то, но он не мог определить, чей это голос, даже угадать, мужской он или женский.

— Посмотрите вот на это, — ответил Пол, разворачивая к пришедшему монитор. — Третья колонка, пятая строка. Что вы на это скажете?

Пришедший не ответил. Пол заранее знал, что он — или она — промолчит. Он испытывал крайнее напряжение, словно понимал, что предстоящий разговор будет исключительно неловким и болезненным.

— Знаете, что я думаю? — услышал он собственный голос. — Ну конечно знаете, вы же не глупы, и мы оба понимаем, о чем я говорю. Мне только интересно посмотреть, как вы будете оправдываться?

— А это что-то изменит? — спросил голос.

— Нет, — ответил Пол, — вот только мне действительно хочется знать почему. На мой взгляд, ваши поступки нелогичны.

— На ваш — может быть. Но не на мой.

Он вздохнул, потому что вот тут пора переходить к поистине скверной стадии, которой он страшился. Но не успел он ничего сказать, как в дальней стене между Вермеером и современной абстракцией материализовалась дверь. Прямо у него на глазах она приобрела форму и плотность: сперва тонким серым карандашным силуэтом на светлых шелковых обоях проступили косяки и притолока, потом их контуры и декоративные лепные украшения стали рельефными от теней, сделались трехмерными, потом из стены, как грибы при ускоренной перемотке, выросли филенки, петли и круглая латунная ручка. Он поймал себя на том, что у него вот-вот отвиснет челюсть, и отвел взгляд, продолжая искоса наблюдать за происходящим. Дверь открылась, и через нее, стараясь не шуметь, пробрались два очень старых человека в черных костюмах в тонкую полоску. Один приложил палец к губам и беззвучно произнес:

"Щ-шш!". Пол упорно старался на них не смотреть, а они на цыпочках зашли ему за спину и встали за креслом.