— А как же!

— А оружие? — нахмурился Цанава.

Как мы уже говорили, у наркома была какая-то невероятная «чуйка» на неприятности — поэтому он сам легко выкарабкивался из всяких передряг и умел готовить к ним своих подчинённых, что не раз спасало им жизни.

— Всегда со мной… Но, надеюсь, оно не понадобится, — по шею погрузившись в узкое отверстие, оптимистично заверил чекист.

Ожидание длилось томительно долго.

Пятнадцать минут, полчаса…

— Что-то кошки на душе скребут! — пожаловался нарком. — Уж не случилось ли чего?

— Ничего с нами…

— Да помню, я помню. Задолбал ты уже своими дешёвыми афоризмами. Дёрни-ка лучше за шнурок: живой он там или только прикидывается?

Ярослав потянул на себя верёвку.

Ответа не последовало.

— Ау, Коля, где ты?

Из «норы» откликнулось только эхо, отчего-то показавшееся аспиранту непривычно злым. Возможно, даже злорадным.

— Тяни его назад, быстрее!

Плечов начал лихорадочно наматывать на локоть верёвку.

Вскоре из-под земли показалась голова сержанта Коваленко, на которой были явственно видны следы запёкшейся крови. Затем — обезображенное лицо, всё в рваных порезах. Такие остаются после нанесения удара «розочкой» — разбитой бутылкой с умышленно отколотым дном.

К окровавленной гимнастёрке был приколот листок из обычной школьной тетрадки. На ней крупными буквами выведено: «Привет, Яра! Приходи в гости!»

— Значит, вы всё-таки знакомы? — на свой лад истолковал послание из-под земли Цанава.

— Нет конечно.

— Тогда откуда такая фамильярность? «Яра!» Будто вы вместе коров пасли или, как минимум, сидели в школе за одной партой.

— Перестаньте фантазировать, товарищ нарком. В вашей деятельности следует доверять только проверенным фактам.

— Исключительно в моей или нашей общей?

— Я к органам никакого отношения не имею. И, надеюсь, никогда иметь не буду.

— А ты не зарекайся…

— У меня прекрасное будущее в науке.

— Как знать, товарищ аспирант? Как знать…

* * *

Домашний арест — именно такую меру пресечения, кстати, предусмотренную советским законодательством (УПК РСФСР 1923 года) и довольно часто применяемую тогда на практике (немногим известен этот, казалось бы, несвойственный духу того времени, факт!), своим единоличным решением избрал для Плечова старший майор Цанава, ранее, как мы помним, не раз говаривавший, что судьбы советских граждан уполномочен решать «суд и только суд».

А дабы чего не вышло — приставил к нему двух своих, как он выразился, церберов: уже знакомого нам безусого стажёра Максимца и старшего лейтенанта Леонтия Савицкого — немолодого белоруса, унаследовавшего все лучшие черты своего народа: невозмутимость, часто переходящую в абсолютное равнодушие ко всему происходящему, уравновешенность, неиссякаемое дружелюбие…

Ничто не могло выбить его из колеи.

И ничто не могло поколебать искреннюю уверенность в том, что все люди — братья. Даже антисоветские элементы, к числу которых бывалый чекист в мыслях причислил и аспиранта Плечова, следить за которым денно и нощно ему поручил сам нарком внутренних дел БССР.

Но, как часто бывает, Савицкий ещё до утра подружился со своим подопечным (по крайней мере так выглядели их отношения со стороны), и был готов простить Яре практически любые шалости.

Только не предательство — с этим человеческим пороком у Леонтия имелись свои счёты: не так давно от него ушла супруга. И к кому? К лучшему другу. Которого немедленно выгнали из органов…

Легче от такого решения Савицкому не стало, и теперь он всё чаще впадал в грусть-тоску — подолгу уединялся в каком-нибудь укромном месте и курил, курил, курил…

Новое задание старший лейтенант госбезопасности поначалу воспринял без особого энтузиазма, однако, недолго пообщавшись с молодым философом, твёрдо уверовал в старый постулат о том, что все чёрные полосы в жизни когда-нибудь проходят, и с тех пор стал терпеливо дожидаться неминуемой светлой полосы…

* * *

Начальник Савицкого — нарком Цанава — отбыл в столицу советской Белоруссии глухой ночью, задолго до того, как первые петухи начали призывать местное население к побудке. В Несвиж он обещал вернуться в тот же день — только поздно вечером.

На месте, где, по предположению Фролушкина, могла находиться главная реликвия рода Радзивиллов, Лаврентий Фомич распорядился поставить караул из числа военнослужащих Красной армии (в местном отделении НКВД практически не осталось аттестованных кадров).

Им были даны строжайшие указания: никого и близко не подпускать. В том числе учёных и священников. Даже под самыми благовидными предлогами!

На целый день Ярослав оказался предоставлен сам себе и теперь откровенно скучал в съёмной квартире.

А ближе к обеду решил подвигнуть своего, как он говорил, «телохранителя», на небольшое отступление от правил:

— Слышь, Леонтий Михайлович…

— Ну…

— Чего вдруг мы с тобой должны сидеть дома, как два истукана?

— Таково указание высшего руководства.

— Какое именно?

— Следить за тобой в оба глаза и не пущать на территорию замка.

— А в другие места — можно?

— Об этом ничего не говорилось.

— Значит, просто погулять по городу нам не возбраняется?

— По всей видимости, нет.

— Тогда пошли!

— Куда?

— В больницу. Проведаем Фёдора Алексеевича.

— А ты не сбежишь?

— Нет конечно. Даю честное слово.

— Товарищ нарком предупреждал, что с тобой надо держать ухо востро. Мол, это он только с виду такой хлюпик, а на самом деле — головорез ещё тот. Чемпион по какому-то особому виду единоборств.

— Самбо.

— Точно — самбо. А что означает сия белиберда?

— Самозащита без оружия.

— Научишь?

— Не так сразу, товарищ старший лейтенант. А вот несколько приёмов показать могу. У тебя есть табельное оружие?

— Да. Имеется. Наган.

— Наставь его на меня.

— Ну…

— Только ствол в живот упирать не надо, а то, неровён час, нажмёшь случайно на спусковой крючок — и выпустишь наружу мои драгоценные кишки. Потом вручную собирать придётся.

— Так — нормально будет?

— Почти. Отступи ещё назад, на полшага — так, чтоб между нами стало хотя бы не меньше метра…

— И?

— … И кричи…

— Чего кричать то?

— Руки вверх! Стой, кто идёт!

— А… Сдавайся!

Плечов сделал двумя руками завораживающее круговое движение и, когда глаза собеседника всецело сосредоточились на его ладошках, бросился под ноги Савицкому, чтобы одним неуловимым движением уложить бедолагу на лопатки. При этом наган каким-то диковинным образом «уплыл» из рук чекиста и оказался в дюжей ладони Яры.

— Да… Прав был Лаврентий Фомич, — еле пролепетал обескураженный Леонтий, поднимаясь с полу. — Оружие-то верни, бесова душа!

— Держи. Надеюсь, теперь тебе понятно, что никуда убегать я не собираюсь?

— Похоже на то… Ну, хватит болтать — давай, собирайся в дорогу.

— Куда пойдём?

— Сам же говорил — в районную больницу, — удивился такой непоследовательности мышления Савицкий.

* * *

Первое документальное свидетельство подвижнической деятельности в здешних местах славных продолжателей дела Гиппократа датируется далёким