– И что? – перебиваю, увлекшись рассказом.

– Ничего, слушай, – отвечает Тамара.

«У него созрел план бежать. Он пришел к Саре и рассказал про свой план. Он стал хорошим врачом, и найти работу в другом городе для него проблемы бы не составило. Но Сара ему ответила: «Я не девка, меня нельзя украсть».

– Тамара, – говорю, называя её по имени, что случается со мной весьма редко, – а нельзя было в кредит выплачивать долги, а ещё лучше – сначала жениться на Саре, не тайно, а объявив всем, как полагается, а потом разбираться с долгами. Ведь Сара знала все и могла понять?

– Ты сиди и слушай! – заводится Тамара, – это сейчас в каждой лавочке своя конституция-проституция, а в те времена была Честь. Они бы опозорили его на весь город. И зачем Саре такая слава? Он женился на уродке, – вздыхает она. – А через много лет он пришел к двоюродному брату Абраму и спрашивает: «Сара всё такая же красавица?» А Сару к этому времени уже смяло. Бабушка берегла её, но лицо, которое было, как лепестки роз, завяло, а руки, белые как лилии, огрубели и состарились до срока. Сара не дожила до старости; она сгорела рано».

До слез жалко «прекрасную Сару», которая из-за высоких принципов, которые всего лишь остаются принципами, обрекла себя на муки. Интересно, как бы поступила Тамара? Ведь она никогда не ставила отношения с мужчинами выше других человеческих отношений. А фраза Сары: «Я не девка», наверное, стала гордостью семейной истории. И за эту гордость Сара заплатила своей жизнью. Не верю – наверняка было что-то ещё более обыденное, недостойное Тамариного внимания. Но в таком варианте её родная тетка, Сара, вошла в историю как преданная и беззащитная, совсем как Сольвейг.

Хочу на ночь закрыть дверь на лестницу, которая целый день открыта нараспашку, и все, кто проходит мимо, может созерцать, как мы с Тамарой шастаем по квартире в неглиже. Этих «всех», правда, немного: сосед с велосипедом, его жена и иногда приходящие родственники. Матрося, очевидно, растроганный печальной историей, срывается с её колен и вылетает в дверь. Тамара идет сама закрывать дверь, чертыхаясь на кота, и желая ему спокойной ночи на чердаке.

Я думаю, что восточной сказки сегодня уже не будет.

Исаак значит Саша

На следующий день с утра у нас трезвонит телефон. Звонит её сестра из Канады, звонит Рая, потом Ида Львовна, которой Тамара помогла организовать концерт, потом звонит ученица из Англии и ещё чей-то муж из Южной Африки. Ну конечно, одна я не знаю, что у неё сегодня день рождения; может, ещё Оля не знает, ведь она не позвонила. Если она вообще существует, эта таинственная Оля.

– Будем отмечать, – говорю непреклонно.

– Не будем, лапка, сегодня, – отвечает она, как обычно уверенно и твердо. – Видишь фотографию на серванте – это мой ученик, он погиб в этот день, я не смогла его спасти. Ему было двадцать семь лет. Ты сходи в свой интернет, а я тут немного по хозяйству. Я смотрю, ты мало носишь украшений, возьми на трюмо в коробочке красные бусы, они очень подойдут к твоему платью. И губы не забудь подкрасить.

Она хочет остаться одна. Хотя в моем пухлом чемодане полно всяких украшений, я открываю её сундук сокровищ: меряю бусы, серьги, браслеты – все это бижутерия шестидесятых годов. Но Тамаре нравится. Она всегда носила украшения, конечно, недорогие, но тогда смотрелись они эффектно. Ей будет приятно, если я приму это наследство. Ухожу в красных бусах из пластмассы. Ещё надеваю браслет из настоящего перламутра. На улице рассматриваю себя в витринах: на мне сарафан из тонкой розовой ткани с красными размазанными пионами, спускающийся углом почти до земли, а по бокам короткий. Бусы в тон моих пионов, браслет блестит на солнце, а на плече у меня висит большая черная сумка с ноутбуком, как колчан со стрелами. Просто дочь Зевса – Артемида. Выхожу на Большую Арнаутскую и почему-то вспоминаю редактора еврейской газеты. Наверное, потому что все серьезные евреи ходят по Большой Арнаутской. И точно – впереди меня идут двое мужчин. В черных костюмах (в жару), в кипах и широкополых черных шляпах. Я вижу вязаную кипу, потому что один из них снял шляпу и несет её в руке. Они говорят о деле. Мне жутко любопытно, и я пристраиваюсь за ними. Удается расслышать только обрывки фраз: «Почему бы и нет… конечно, конечно… а-а-а, нужна помощь, а кому помощь не нужна?» Далее я разбираю, что-то типа «Я вас умоляю. Это же очень просто…». Но, зато с какой интонацией они это говорят! Спокойно и свободно. Одесса – удивительный город – дом для совершенно разных людей. Жара крепчает, приходится их обогнать, чтобы поскорей добраться до интернет-кафе, где работает кондиционер.

Возвращаюсь вечером, в квартире прохладно, потому что Тамара протирала полы. Она, как обычно, сидит в своем кресле с котом и кроссвордом и держит телефонную трубку на длинном шнуре. По выражению лица понятно, что собеседника она ценит, но сдаваться не собирается, мягко убеждает в своей очередной правоте.

Она разговаривает с одним из своих двоюродных братьев, звать его Саша. Он значительно моложе её, живет в Одессе и немного приглядывает за ней. Это родственник по линии матери, образованный, уважаемый и деловой. Я уже слышала о нём. Но только не могу понять, сколько ему лет и где именно в Одессе он живёт, да и имя его мне тоже не совсем ясно. Он уговаривает её взять телевизор в распределителе. Наверное, Рая ему позвонила. Тамара пристально смотрит на меня, в её взгляде готовность что-то сделать, чтобы я правильно питалась.

– Сейчас, – говорит она, повесив трубку, – я закончу с Матросей, и мы будем ужинать. У него тут блоха на блохе и ещё блохой погоняет – где-то шлялся, скотина. Я, кстати, не рассказывала тебе про Сашу? Сейчас расскажу.

Матрося чувствует послабление, спрыгивает с колен и сматывается через открытые двери на лестницу. Я становлюсь единственным объектом внимания, сразу перехватываю инициативу и скороговоркой произношу:

– Я есть ничего не буду, заварю чай, не беспокойтесь.

Насыпаю в чайник чай «Ахмад», накрываю полотенцем. Чай получается крепким и ароматным. Я с удовольствием пью. Тамаре я тоже накапала немного заварки в кипяток. Она делает несколько глотков и морщится.

– Чай слишком крепкий. Как ты, рыбка, можешь пить такой чай? Он мне что-то напоминает… вспомнила –