— Пусть сначала поймают! — смеялся Митя, от чего в углу глаз разбегались по сторонам тонкие морщинки. Красивый он. И смелый. Все они отчаянные, что Яков, что Митя, ничего не боятся. А она — трусиха и, наоборот, всего боится. Очень хотелось быть такой же отважной. Поэтому когда в ночь перед побегом Митя пришел к ней, она, конечно же, пустила его на свой тюфячок на полу, хоть в той же комнате спали — или делали вид, что спали — Дора и Дина. Из-за этого соседства она сдерживалась, чтобы не стонать, и Митя старался не очень пыхтеть, так что удовольствие получилось смазанным. Но все равно было приятно и как-то бесшабашно на душе. «Вот я какая, — думала девушка. — Никаких предрассудков! Так и надо, так и надо, Фанни Хаимовна!»

Перед уходом Мите пришлось снять свою форменку, которая ей так нравилась, одеться в обычную косоворотку, серые штаны, ботинки на босу ногу — выглядеть он стал безобразно, какой-то люмпен буквально, но оно и к лучшему, меньше подозрений, чем по отношению к красивому стройному матросу. И ушел еще до рассвета. Утром девушка старалась не глядеть в глаза бывших каторжанок, все же буржуазное воспитание давало себя знать, но женщины отнеслись к случившемуся совершенно равнодушно. Или просто виду не показывали.

А через какое-то время в квартире стал появляться некий Георгий, что неожиданно оказалось очень кстати для их нищенского быта. Пока Фаня ломала голову, как и на что жить дальше — службы-то у нее больше не было! — Георгий приносил то крупы, то муки, однажды полфунта молотого кофе, настоящего! С царских времен! А вчера вот эту рыбину, чистить и готовить которую пришлось опять же Фане, каторжанки ничего этого не умели, да и откуда им было научиться? В едение хозяйства по-прежнему лежал о на «хорошей еврейской девочке». Голову и хвост она сварит, будет бульон, не уха, конечно, но все равно суп. Питательный! А остальное просто потушит с луком и морковкой, которые принес все тот же неведомо откуда появившийся Георгий. Где он все это брал? Она даже набралась смелости спросить его об этом, но он весело отмахнулся, мол, есть такие места, где есть все.

Вот и в этот вечер он заявился с пакетиком сушеных яблок: «К чаю!» — и с удовольствием остался на ужин. С одной стороны, думала Фаня, лишний рот, рыба хоть и большая, но и их четверо! А с другой — это же его рыба. Он же ее принес. Так что лишние рты, по сути, это они с Диной и Дорой. Все перепуталось в этом мире, ничего не разобрать!

Вот за этой скромной трапезой и произошло историческое событие.

— Георгий! — начала неугомонная Дора. — Сегодня мы с Анной спорили по поводу террора. Ты, как эсер со стажем, что думаешь: будет ли сейчас эффективен террор против большевистской верхушки?

Георгий, не торопясь, промокнул рот салфеткой (мне ее потом от жирных пятен отстирывать! Не отстираются! — с тоской подумала Фаня), закурил папиросу и, подумав немного, ответил:

— Террор не нужен… — Дора вздрогнула. — Но необходим непременно! И это, дорогие мои соратницы, единственный выход, если мы хотим спасти революцию. А что, вас это пугает?

— Меня нет! — воскликнула Дора-Фейга.

— Меня пугает, — серьезно сказала Дина-Анна.

— Чем же, позвольте полюбопытствовать? — поинтересовался Георгий, ловко пуская колечки дыма.

— Тем, что большевики после покушений начнут в ответ такие репрессии, что нам и не снилось. Поверьте мне, царская каторга покажется санаторией по сравнению с тем, что будут творить Ленин и Троцкий.

— И давно нас стал пугать эшафот? — серьезно спросил Георгий.

— Давно, — ответила Дина. — Меня — после того, как повесили моих ближайших подруг: Лиду Стуре и Лизу Лебедеву. Нашему товарищу Евстолии Рогозинниковой был 21 год, когда ее казнили. Всего 21! Катю Измайлович расстреляли в ее 23 года. Это не считая всех тех, кому сатрапы заменили смертную казнь на бессрочную каторгу. Фейга, — опять она обратилась к Доре по имени, значит, волновалась. — Сколько тебе было, когда тебя приговорили к повешению?

— Семнадцать.

— А тебе, Фаня, сейчас сколько?

— Восемнадцать исполнилось. Три месяца назад…

— Георгий, ты хочешь таких детей под удар подставлять?

— Кстати, Фанни, раз уж зашла об этом речь, а как вы относитесь к террору? — заинтересованно, словно в первый раз увидев, посмотрел на нее Георгий.

Фаня пожала плечами и важно сказала:

— Я считаю, что террор оправдан в качестве мести.

Разговоры каторжанок даром не прошли.

— Мести кому и за что?

— Тем, кто сидит в Кремле, за гибель наших товарищей. И за осуждение их на смерть.

— Фаня была подругой Блюмкина, — усмехнулась Дора.

— И Попова, — буркнула Дина.

Вот зараза! Зачем? Выходит, они все слышали? Стыдно-то как! Хотя, почему стыдно? Что опять за мещанские рассуждения! Слышали и слышали, она имеет право отдаваться тому, кому хочет, тем более, боево му товарищу. Ясно? И она, гордо вздернув подбородок, обвела взглядом сидящих за столом. Вот вам! Знайте!

— Это какой Попов? — невозмутимо спросил Георгий. — Я его знаю?

— Наверняка. Бывший начальник Боевого отряда ВЧК, левый эсер.

— А, этот… И где он сейчас?

— Там же, где и Блюмкин. Никто не знает. Скры ваютс я от большевистского правосудия, — саркастически ответила Дора.

— То есть, Фанни, вы рассматриваете возможность участия в боевой группе, если будет принято решение о начале индивидуального террора? В качестве мести. Я правильно понял?

«С чего это он решил? — удивилась Фаня. — Но, впрочем, почему бы и нет? Или я способна только рыбу чистить, да салфетки стирать?»

— Безусловно.

— Вот, Дина, тебе и ответ, — спокойно сказал Георгий. — Новое поколение точно так же готово пожертвовать собой, как и наши старшие товарищи. Так чего мы ждем? Действовать надо!

— И как действовать?

Георгий потушил папиросу, помолчал.

— В ЦК есть мнение что необходимо провести ряд терактов против большевистских главарей. Уже принято решение о начале вооруженной борьбы. В Самаре создано первое по-настоящему демократическое правительство — Комуч…

— Как-как? — удивилась Дина. — Что это за зверь?

— Комитет членов Учредительного собрания[27], единственное законное правительство России, как вы сами понимаете. После провала попытки левых эсеров — он посмотрел на Дину, та отвернулась. — справиться с большевиками в прямом противостоянии, встала необходимость идти другим путем. Скажем, вернуться к старой испытанной тактике: уничтожив верхушку, заставить остальную инертную массу отказаться от гибельного пути. Решение принято, товарищи.

— И кого же приговорили? — у Доры на щеках выступил румянец, глаза горели.

— Ленин. Троцкий. Дзержинский. Зиновьев. Урицкий. Все.

— Свердлов?

Георгий помолчал, пожевал губами и ответил:

— Нет. Свердлов нет.

— Почему?

— Не время, — коротко ответил